Женские судьбы в книге А.П. Чехова Остров Сахалин

ВВЕДЕНИЕ:

Антон Павлович Чехов - знаменитый русский писатель, автор многочисленных рассказов, повестей, первоклассный юморист, «превосходный пейзажист», как говорил о нём И.И. Левитан, с 5 июля 1890 года по побывал на каторжном острове Дальнего Востока России - Сахалине.

Эта отнюдь не близкая поездка не была спонтанным решением, она являлась результатом многолетних раздумий и творческих поисков писателя. Антон Павлович очень серьёзно подготавливался к визиту на остров: он прочитал множество трудов по самым разным проблемам истории и этнографии, географии и метеорологии, тюрьмоведению и уголовному праву. В тетради, в которую Чехов заносил перечень прочитанных книг, перед поездкой насчитывалось 65 наименований, а в процессе работы на острове, этот список увеличился вдвое.

Итогом поездки Антона Павловича на каторжный остров стала художественно-публицистическая книга «Остров Сахалин», написанная в жанре путевых записок. Она буквально потрясла всю читающую Россию своим содержанием. В этой книге писатель рассматривает многие вопросы, касающиеся островной жизни и действительности того времени, и одним из них является так называемый «женский вопрос».

</ Цель данной работы- рассмотреть на основе книги А.П. Чехова «Остров Сахалин» особенности женской каторги на острове.

Объект исследования - книга А.П. Чехова «Остров Сахалин»

Предмет исследования - возможности использования книги Чехова для изучения вопроса «Женские судьбы на сахалинской каторге».

Задачи исследования - рассмотреть вопрос нахождения женщин на каторжном острове.

Практическая значимость данной работы заключается в том, что книга А.П. Чехова «Остров Сахалин» является одним из важнейших информационных источников по истории Сахалинской области. Приведённый материал, факты могут быть использованы на исторических конференциях, уроках истории, краеведения.

Метод-теоритический (анализ научной литературы)

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ:

В 1869 году вышел царский указ, согласно которому Сахалин был объявлен местом каторги и ссылки, то есть по сути превращён в один из самых мрачных уголков России. Сюда ссылались как уголовники, так и политические преступники (последние оказывали практическую помощь в облегчении участи каторжан и их семей, работая в школах, больницах, мастерских, канцелярии островной администрации. Также они внесли немалый вклад в развитие духовной и культурной жизни общества). И, конечно же, не одни лишь мужчины ссылались на остров.

Что касается женщин, то сначала их ссылали на остров по требованию начальства воинских команд «для удовлетворения потребностей». С 1884 года началась ссылка женщин, осужденных на каторжные работы, а в 1885 году Министерством Внутренних Дел и Министерством Юстиции, «в интересах колонизации Сахалина», было постановлено отправлять на Сахалин женщин не старше 40 лет. Вот как пишет об этом Чехов:

«В ссыльной колонии на 100 мужчин приходится 53 женщины. Это отношение правильно только для населения, живущего в избах. Есть же еще мужчины, ночующие в тюрьмах, и холостые солдаты, для которых «необходимым предметом для удовлетворения естественных потребностей», как выразился когда-то один из здешних начальников, служат всё те же ссыльные или прикосновенные к ссылке женщины. Если взять огулом всех мужчин, включая тюрьму и казармы, то 53 сократится приблизительно наполовину, и мы получим отношение 100:25. Как ни малы цифры 53 и 25, но для молодой ссыльной колонии, развивающейся к тому же при самых неблагоприятных условиях, их нельзя признать слишком низкими».

И всё же, ссыльных женщин было значительно меньше, чем мужчин. Согласно сведениям из книги Антона Павловича Чехова, к 1 января 1890 года во всех трёх округах преступницы составляли 11,5% от всего числа каторжных. За что же женщин ссылали на каторжный остров?

«С колонизационной точки зрения эти женщины имеют одно важное преимущество: они поступают в колонию в сравнительно молодом возрасте; это в большинстве женщины с темпераментом, осужденные за преступления романического и семейного характера: «за мужа пришла», «за свекровь пришла»… Это всё больше убийцы, жертвы любви и семейного деспотизма. Даже те из них, которые пришли за поджог или подделку денежных знаков, несут, в сущности, кару за любовь, так как были увлекаемы в преступление своими любовниками. Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до суда, и после суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно. Лет 15-20 назад каторжные женщины по прибытии на Сахалин тотчас же поступали в дом терпимости».

Так называемый «дом терпимости» - это обращённое по распоряжению начальника острова Депрерадовича женское отделение тюрьмы на Сахалине. Хотя и самих-то по себе отделений для ссыльных женщин не было:

«На юге Сахалина, - писал Власов в своем отчете, - женщины за неимением особого помещения помещаются в здании пекарни»…Путь женщин от прибытия на остров до поселения к кому-нибудь в избу проходил как настоящий ритуал:

«Теперь, когда прибывает партия женщин в Александровск, то ее прежде всего торжественно ведут с пристани в тюрьму. Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся по шоссе, вялые, еще не пришедшие в себя от морской болезни, а за ними, как на ярмарке за комедиантами, идут целые толпы баб, мужиков, ребятишек и лиц, причастных к канцеляриям.<…>Мужики-поселенцы идут за толпой с честными, простыми мыслями: им нужна хозяйка. Бабы смотрят, нет ли в новой партии землячек. Писарям же и надзирателям нужны «девочки». Это обыкновенно происходит перед вечером. Женщин запирают на ночь в камере, заранее для того приготовленной, и потом всю ночь в тюрьме и в посту идут разговоры о новой партии, о прелестях семейной жизни, о невозможности вести хозяйство без бабы и т. п. В первые же сутки, пока еще пароход не ушел в Корсаковск, происходит распределение вновь прибывших женщин по округам. Распределяют александровские чиновники, и потому округ их получает львиную долю в смысле и количества и качества; немного поменьше и похуже получает ближайший округ - Тымовский. На севере происходит тщательный выбор; тут, как на фильтре, остаются самые молодые и красивые, так что счастье жить в южном округе выпадает на долю только почти старух и таких, которые «не заслуживают мужской благосклонности».

<…>Другая часть женщин поступает в гаремы писарей и надзирателей, третья же, б́ольшая, в избы поселенцев, причем женщин получают только те, кто побогаче и имеет протекцию. Женщину может получить и каторжный, даже из разряда испытуемых, если он человек денежный и пользуется влиянием в тюремном мирке. В Корсаковском посту вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения».

Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму, за получением женщин. И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Вид у них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах. Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь «по-человечеству» и не к красоте, и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая «показалась» ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба, тесом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:

- А обижать вы меня не будете?

Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то - и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба».

О каких-либо работах для женщин не могло быть и речи, так как «только провинившиеся или не заслужившие мужской благосклонности» попадали на работу в кухне, остальные же служили «потребностям» и пили мертвую, и в конце концов женщины, по словам Власова, были развращаемы до такой степени, что в состоянии какого-то ошеломления «продавали своих детей за штоф спирта». Чехов рассказывает:

«Каторжных работ для женщин на острове нет. Правда, женщины иногда моют полы в канцеляриях, работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не будет. Каторжных женщин тюрьма совершенно уступила колонии. Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство. Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц, на основании ст. 345 «Устава о ссыльных», которая разрешает незамужним ссыльным женщинам «пропитываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж». Но эта статья существует только как прикрытия от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как «совместное устройство хозяйства» или «совместное домообзаводство», он и она вместе называются «свободною семьей».

Можно сказать, что, за исключением небольшого числа привилегированных и тех, которые прибывают на остров с мужьями, все каторжные женщины поступают в сожительницы. Это следует считать за правило. Несмотря на то, что человеческое достоинство, женственность, стыдливость каторжной женщины не принималась в расчёт, её всё же не могли отдать в сожительницы принудительно.

Проживая с сожителем в избе, каторжанка, согласно записям Антона Павловича, вела праздный образ жизни, целыми днями лежала в постели, единственной пользой от неё был арестантский пай, который она съедала вместе с мужем. Иногда этот пай служил единственным источником пропитания семьи. Если же женщина в целях заработка идёт заниматься проституцией, сожитель весьма поощряет это занятие, и даже уважает женщину, как полезное для хозяйства животное. Она же может часто менять сожителей, выбирая тех, кто богаче или у кого есть водка, или меняет просто от скуки, для разнообразия.

Так как сожительница формально считается работницей, то поселенец платит за нее в казну, как за работницу. Отбывши срок, каторжная женщина перечисляется в поселенческое состояние и уже перестает получать кормовое и одежное довольствие; таким образом, на Сахалине перевод в поселки совсем не служит облегчением участи: каторжницам, получающим от казны пай, живется легче, чем поселкам, и чем дольше срок каторги, тем лучше для женщины, а если она бессрочная, то это значит, что она обеспечена куском хлеба бессрочно. Крестьянские права поселка получает обыкновенно на льготных основаниях, через шесть лет.

«Ссыльные жалеют своих сожительниц и дорожат ими. - Здесь, за недостатком женщин, мужик сам и пашет, и стряпает, и корову доит, и белье починяет, - говорил мне барон А. Н. Корф, - и уж если к нему попадет женщина, то он крепко держится за нее. Посмотрите, как он наряжает ее. Женщина у ссыльных пользуется почетом. - Что, впрочем, не мешает ей ходить с синяками, - прибавил от себя ген. Кононович, присутствовавший при разговоре. Бывают и ссоры, и драки, и дело доходит до синяков, но всё же поселенец учит свою сожительницу с опаской, так как сила на ее стороне: он знает, что она у него незаконная и во всякое время может бросить его и уйти к другому.

<…>На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо живем». А некоторые каторжные женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском хлеба, а здесь, на каторге, они впервые увидели свет. «Слава богу, живу теперь с хорошим человеком, он меня жалеет». Понятно, что ссыльные жалеют своих женщин не из одной только этой опаски. Как ни просто складываются на Сахалине незаконные семьи, но и им бывает не чужда любовь в самом ее чистом, привлекательном виде. В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате с этою женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!»

<…>Много мужчин и женщин живут вместе, потому что так надо, так принято в ссылке; сожительства стали в колонии традиционным порядком, и эти люди, как слабые, безвольные натуры, подчинились этому порядку, хотя никто не принуждал их к тому.

<…>С хорошими и заурядными семьями вперемежку встречается и тот разряд свободных семей, которому отчасти обязан такою дурною репутацией ссылочный «женский вопрос». В первую же минуту эти семьи отталкивают своею искусственностью и фальшью и дают почувствовать, что тут, в атмосфере, испорченной тюрьмою и неволей, семья давно уже сгнила, а на месте ее выросло что-то другое. Хохлушка лет 50 в Ново-Михайловке, пришедшая сюда с сыном, тоже каторжным, из-за невестки, которая была найдена мертвой в колодце, оставившая дома старика мужа и детей, живет здесь с сожителем, и, по-видимому, это самой ей гадко, и ей стыдно говорить об этом с посторонним человеком. Своего сожителя она презирает и все-таки живет с ним и спит вместе: так надо в ссылке. Члены подобных семей чужды друг другу до такой степени, что как бы долго они ни жили под одною крышей, хотя бы 5-10 лет, не знают, сколько друг другу лет, какой губернии, как по отчеству… На вопрос, сколько ее сожителю лет, баба, глядя вяло и лениво в сторону, отвечает обыкновенно: «А чёрт его знает!»

Попадали на Сахалин не только женщины-преступницы, но и обычные, именуемые «женщинами свободного состояния».

«Так называемый женский вопрос на Сахалине поставлен безобразно, но менее гадко, чем в западноевропейских ссыльных колониях в первое время их развития. На остров поступают не одни только преступницы и проститутки. Благодаря главному тюремному управлению и Добровольному флоту, которым вполне удалось установить скорое и удобное сообщение между Европейскою Россией и Сахалином, задача жен и дочерей, желающих следовать за мужьями и родителями в ссылку, значительно упростилась. Не так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников, в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые «ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли». Это, быть может, единственный пункт, по которому наш Сахалин в истории ссылки займет не последнее место».

Нет предела восхищению, а с другой стороны и удивлению этим страшным «самопожертовованиям» свободных женщин. Ужасна их судьба, невыносима их жизнь на каторжном острове. О причинах таких поступков невиновных женщин и о их быте Антон Павлович повествует следущее:

«Женщин свободного состояния, добровольно пришедших за мужьями, в настоящее время в колонии больше, чем каторжных женщин, а ко всему числу ссыльных женщин они относятся как 2 : 3. Я записал 697 женщин свободного состояния; каторжных женщин, поселок и крестьянок было 1041, - значит, свободные в колонии составляют 40% всего наличного состава взрослых женщин. Покидать родину и идти в ссылку за преступными мужьями побуждают женщин разнообразные причины. Одни идут из любви и жалости; другие из крепкого убеждения, что разлучить мужа и жену может один только бог; третьи бегут из дому от стыда; в темной деревенской среде позор мужей всё еще падает на жен: когда, например, жена осужденного полощет на реке белье, то другие бабы обзывают ее каторжанкой; четвертые завлекаются на Сахалин мужьями, как в ловушку, путем обмана. Еще в трюме парохода многие арестанты пишут домой, что на Сахалине и тепло, и земли много, и хлеб дешевый, и начальство доброе; из тюрьмы они пишут то же самое, иногда по нескольку лет, придумывая всё новые соблазны, и расчет их на темноту и легковерие жен, как показали факты, часто оправдывается. Наконец, пятые идут потому, что всё еще продолжают находиться под сильным нравственным влиянием мужей; такие, быть может, сами принимали участие в преступлении или пользовались плодами его и не попали под суд только случайно, по недостатку улик. Наиболее часты две первые причины: сострадание и жалость до самопожертвования и непоколебимая сила убеждения. Среди жен, добровольно пришедших за мужьями, кроме русских, есть также татарки, еврейки, цыганки, польки и немки.

<…>Свободная женщина, в первое время по прибытии на Сахалин, имеет ошеломленный вид. Остров и каторжная обстановка поражают ее. Она с отчаянием говорит, что, едучи к мужу, не обманывала себя и ожидала только худого, но действительность оказалась страшнее всяких ожиданий. Едва она поговорила с теми женщинами, которые прибыли раньше ее, и поглядела на их житье-бытье, как у нее уже является уверенность, что она и дети ее погибли. Хотя до окончания срока осталось еще более 10-15 лет, но она уже бредит о материке и слышать не хочет про здешнее хозяйство, которое кажется ей ничтожным, не стоящим внимания. Она плачет день и ночь с причитаниями, поминая своих покинутых родных, как усопших, а муж, сознавая свою великую вину перед ней, молчит угрюмо, но, наконец, выйдя из себя, начинает бить ее и бранить за то, что она приехала сюда. Если свободная женщина приехала без денег или привезла их так мало, что хватило только на покупку избы, и если ей и мужу ничего не присылают из дому, то скоро наступает голод. Заработков нет, милостыню просить негде, и ей с детьми приходится кормиться тою же арестантскою порцией, которую получает из тюрьмы ее муж-каторжник и которой едва хватает на одного взрослого. Изо дня в день мысль работает всё в одном направлении: чего бы поесть и чем бы покормить детей. От постоянной проголоди, от взаимных попреков куском хлеба и от уверенности, что лучше не будет, с течением времени душа черствеет, женщина решает, что на Сахалине деликатными чувствами сыт не будешь, и идет добывать пятаки и гривенники, как выразилась одна, «своим телом». Муж тоже очерствел, ему не до чистоты, и всё это кажется неважным. Едва дочерям минуло 14-15 лет, как и их тоже пускают в оборот; матери торгуют ими дома или же отдают их в сожительницы к богатым поселенцам и надзирателям. И всё это совершается с тем большею легкостью, что свободная женщина проводит здесь время в полнейшей праздности. В постах делать совсем нечего, а в селениях, особенно в северных округах, хозяйства в самом деле ничтожны. Кроме нужды и праздности, у свободной женщины есть еще третий источник всяких бед - это муж. Он может пропить или проиграть в карты свой пай, женино и даже детское платье. Он может впасть в новое преступление или удариться в бега».

Как мы видим, положение «свободной» женщины, к сожалению, радует не на много больше, чем положение каторжанки.

Особо выделяющимся фактом, касающимся женщин, прибывших на Сахалин является то, что когда-то здесь отбывала свой срок небезызвестная Софья Блювштейн, более знаменитая по прозвищу Сонька-Золотая Ручка.

По официальным данным она родилась в Варшаве. С детства Соня обладала даром театрального перевоплощения и весьма авантюрным характером, что, как мы уже теперь знаем, и определило её судьбу. Эта обаятельная и невероятно красивая женщина с лёгкостью обводила вокруг пальца мужчин, блюстителей закона, простых наивных обывателей и даже строгих тюремных служащих. Её считали лучшей воровкой не только России, но и Европы! Ходили даже слухи, что она открывала школу воровского мастерства.

Точно не доказано, но вполне вероятно, что ещё одной причиной, побудившей Антона Павловича Чехова поехать на каторжный Сахалин, было желание писателя воочию увидеть эту буквально «живую легенду», знаменитость преступного мира - Соньку-Золотую Ручку, как раз в это же время, в 1890 отбывающую на острове срок. Он встретил её в Александровской ссыльнокаторжной тюрьме:

«Есть камеры, где сидят по двое и по трое, есть одиночные. Тут встречается немало интересных людей.

Из всех сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн - Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Эта маленькая, худенькая, уже седеющая женщина, с помятым старушечьим лицом. На руках у неё кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и тёплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она всё время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у неё мышиное. Глядя на неё, не верится, что ещё недавно она была красивой до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал с нею. На Сахалине она в первое время, как и все присылаемые сюда женщины, жила вне тюрьмы на вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана. Пока она находилась на воле, в Александровском посту было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца еврея Юровского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка подозревается и обвиняется как прямая участница или пособница. Местная следственная власть запутала её и самую себя такою густою проволокой всяких несообразностей и ошибок, что из дела её решительно ничего нельзя понять. Как бы то ни было, 56 тысяч ещё не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов»…

Так пишет Чехов про Соньку-Золотую Ручку, описывая её как старую женщину, в своей книге «Остров Сахалин», несмотря на то, что «старушонке-каторжанке» на тот момент было всего 40 лет от роду. Сонька, на момент встречи с Чеховым, имела статус крестьянки из ссыльных и проживала с неким Богдановым, грубым, неотёсанным здоровяком, который «кого угодно за двугривенный убьёт».

За плечами «тихой» Сони стояли годы каторги, побеги, шумные дела, убийства, грабежи, торговля водкой, кандалы, прилюдные и страшные наказания розгами. Но самым сильным унижением для неё было так называемое фотографирование «на память»:

«Софья Блювштейн на этих фотографиях не похожа на себя. Сколько бессильного бешенства, какой злобой, каким страданием искажены черты. Закусила губу, словно изо всех сил сдерживая готовое сорваться с языка ругательство».

Оказывается, что Софья приняла крещение на Сахалине. В Сахалинском областном архиве обнаружился уникальный документ - церковно-приходская книга, которая содержит прямые свидетельства свершения крещения Соньки с её личным, хотя и весьма корявым автографом:

«Тысяча восемьсот девяносто девятого года июля 10 дня, нижеподписавшаяся крестьянка из ссыльных Тымовского округа на о. Сахалин Шендель Блювштейн, даю показания в нижеследующем. Родилась я в городе Варшаве от родителей мещан, иудейского вероисповедания. От роду имею 48 лет. До ссылки на Сахалин имела законного мужа Михаила Яковлева Блювштейн, которого в живых нет, от него имею двух дочерей -Софью 24 лет и Антонину 20 лет, они живут в Москве.

Страдая 12 лет в ссылке и иногда читая св. Евангелие, я вполне убедилась, что Господь Иисус Христос есть истинный мессия и что спасение души возможно только в лоне православной церкви. А потому сим удостоверяю, что не ради каких-либо мирских выгод и по искреннему убеждению желаю присоединиться к православной церкви... 1899 года 10 июля».

И собственноручная подпись Золотой Ручки:

«Шендель Блювштейн».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ:

Истории женских жизней и судеб на каторжном острове, бесспорно, не вызывают в наших душах симпатии к той обстановке, которая царила на тот момент на Сахалине. Неуважительное и унизительное отношение к женщине, мягко говоря, не вызывает одобрения. Тяжёлые условия существования вызывают сочувствие. Но это часть истории острова, о которой можно не знать, которую можно забыть, но вычеркнуть её невозможно. Мы, как жители Сахалина, в первую очередь должны знать о его истории, о прошлом, без которого не было бы и будущего…