Монолог об Александре Блоке.

УРОК-ЛЕКЦИЯ

Тема: Монолог об Александре Блоке.

Цель: Помочь учащимся увидеть и услышать Блока-человека и поэта; прикоснуться к его душе, выра­женной в лирических строках.

Оформление:

1. Портрет Блока К. Сомова (1907).

2. Фотография поэта.

3. Подборка фото- иллюстраций ( дом, рабочий кабинет, мосты и улицы Петербурга)/

4. Сборники стихов А. Блока.

Эпиграфы: 1. "Блок был изумительно красив, как поэт и как личность" (М. Горький).

2. "Сотри случайные черты

И ты увидишь: мир прекрасен" (А. Блок).

ХОД УРОКА

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ МОМЕНТ

1. Сообщение темы урока - лекции.

2. Постановка цели урока.

Учитель: Я не ставлю целью этой лекции сообщить вам большое количество дат и событий из жизни Блока, дать исчерпывающую информацию о поэте, не хочу делить его жизнь и творчество на этапы и эпохи. Цель моей лекции - помочь вам увидеть и услышать Блока-человека и поэта. Представить его лицо и по­ходку, услышать его голос и музыку его стихов. Прикоснуться к его душе, выраженной в лирических строч­ках; понять, чем жил и мучился, к чему стремился и как не был свободен в своем выборе один из величайших поэтов нашего века.

3. Организация работы учащихся на уроке. Ориентируясь на план лекции и внося его по ходу урока в тетради, составить план-конспект лекции.

ПЛАН

1. Душа поэта напряжена, "как арфа".

2. Внешность А. Блока ( лицо, руки, глаза, походка).

3. Восприятие мира Блока:

а) свои цвета у времени;

б) безусловная правдивость;

в) серьёзное отношение к поэзии;

г) музыка жизни в стихах Блока;

д) постоянная влюблённость поэта;

е) чтение своих стихов Блоком;

ж) противоречия в жизни и стихах;

з) Блок и революция;

и) страстная любовь к морю и кораблям.

4. Предчувствуя "часы заката".

СЛОВАРЬ УРОКА

1. Декадентство от слова " упадок " упадочное искусство.

2. Символ образ, в котором наряду с первоначальным, конкретным началом предполагается и иной, "идеальный "смысл.

3. Хаос неразбериха, путаница, беспорядок.

ЛЕКЦИЯ

У каждого, кто любит поэзию, своя встреча с Блоком. Белинский сказал об одних стихах: «Это не про­сто стихи, это факт биографии. Биографии их читателя».

К Блоку летят чувства людей неуспокоившихся, несытых. Он нужен юноше, ещё не знающему, как вы­разить себя, и волнуемому смутной тягой к идеалу. Нужен и старику, печально оглядывающемуся на так быстро промелькнувшую жизнь. И каждому человеку, кому дорога красота слова. Можно сказать даже, что современный человек- это ещё не до конца человек, если он не прошёл сквозь туманы и вихри Блока.

Я думала: как рассказать о Блоке? Опять - дата рождения, портреты родителей, гимназический аттестат? Или: первое появление в печати, обложка старого журнала? Нет, Блок не терпит педантства.

Когда под забором в крапиве

Несчастные кости сгниют,

Какой-нибудь поздний историк

Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый,

Ни в чём не повинных ребят

Годами рожденья и смерти

И ворохом скверных цитат...

Печальная доля так сложно,

Так трудно и празднично жить,

И стать достояньем доцента,

И критиков новых плодить...

Зарыться бы в свежем бурьяне,

Забыться бы сном навсегда!

Молчите, проклятые книги!

Я вас не писал никогда!

Обрушивая на нас страшную иронию, Блок даже от собственных книг готов отказаться, опасаясь, что мы задушим его педантством.

Не станем этого делать. Прислушаемся к нему. Ведь рассуждать о поэте нельзя вне его лирики, вне его звука.

Есть минуты, когда не тревожит

Роковая нас жизни гроза.

Кто-то на плечи руки положит,

Кто-то ясно заглянет в глаза...

И мгновенно житейское канет,

Словно в тёмную пропасть без дна...

И над пропастью медленно встанет

Семицветной дугой тишина...

И напев заглушённый и юный

В затаённой затронет тиши

Усыплённые жизнию струны

Напряжённой, как арфа, души.

Напряжена, "как арфа", душа Блока. Особое, небудничное движение чувств в ней: нервный подъём страсть, хмель, угар, радость, догорающая печаль вот воздух этой поэзии, воздух, в котором можно говорить с Блоком.

"Здесь человек сгорел", повторит он о своих стихах слова Фета. И всегда будет так, что стихи его как он сам. А сам он как его стихи: голос, походка, лицо...

(Портрет Блока известного художника «Мира искусства» К. Сомова). Лицо... Существует портрет ху­дожника К. Сомова. Блок на него похож и не похож. Похож на какое-то условное свое изображение. "Я сам, позорный и продажный , с кругами синими у глаз..." (Это слова Блока о портрете).

Чтобы создать на портрете впечатление поэта-декабриста, поэта угарной жизни, Сомов накануне сеанса целый день таскал свою модель из трактира в трактир... Близкие нашли, что портрет не похож. Мать, кото­рой Блок очень верил, огорчилась.

Блок не был похож на декабриста. В молодости совсем не похож. Декадентская бледность? Но вот Ан­дрей Белый говорит: "Что меня поразило в Александре Александровиче цвет лица: равномерно обветренный, розоватый, без вспышек румянца, здоровый; и поразила спокойная статность фигуры, напоминающая стат­ность военного, может быть, доброго молодца сказок".

Вялые, безвольно опущенные руки? Но вот свидетельство тетушки, М. А. Бекетовой, рисующее со­всем иной образ: "Была у него большая физическая сила, верный и меткий глаз: косил ли он траву, рубил ли деревья или рыл землюв се выходило у него отчетливо, все было сработано на славу. Он говорил даже, что работа везде одна: что печку сложить, что стихи написать".

Как по-разному видели люди Блока! П. Перцов описывает юношу с вьющимися белокурыми воло­сами, другой вспоминает "густую шапку коричневых волос".

Глаза? Некий О. Норвежский называет глаза Блока голубыми, К. Чуковский зеленоватыми, ещё кто-то серыми. Быть может, они менялись?

Как океан меняет цвет,

Когда в нагромождённой туче

Вдруг полыхнёт мигнувший свет...

Многие сходятся на том, что лицо Блока было строгим, неподвижным. "Такое спокойное, будто оно из дерева или из камня,"  утверждает поэтесса Зинаида Гиппиус. Красиво видел Блока Горький: "Нравится мне строгое лицо и голова флорентийца эпохи Возрождения". «Что-то вечно зыбилось и дрожало возле рта, под глазами, как бы втягивало в себя впечатления," К. Чуковский. Не сохранилось ни одного портрета смеюще­гося Блока. Разве что легкая улыбка. А между тем многие вспоминают, как он улыбался, смеялся, шутил, ри­совал на себя шаржи. Что говорить, в его глазах была неизлечимая печаль, но никогда он не притворялся, не гримировал себя под декадента с зелено-бледным лицом и вялыми кистями рук. До последней роковой бо­лезни, еще в 1920 году, колол обледенелые дрова и таскал на себе подмороженную капусту из дальнего коопе­ратива.

А. Блок любил и хорошо знал свой родной город Петербург. Он исходил его крепким, пружинистым шагом вдоль и поперек, знал все его закоулки  Петроградскую сторону, острова, Коломну... Ходил в компании с другом. Кружил по мостовым и набережным с женщиной, которую любил. Но часто, очень часто один. Была услада в этих одиноких блужданиях по утреннему, предвечернему, ночному городу. Для Блока у времени был цвет. "Каждый год моей сознательной жизни резко отражен для меня своей особенной краской," писал в автобиографии поэт. Годы детства и юности сине-розовые. Будучи внуком ректора Петербургского универ­ситета ботаника А.Н. Бекетова, Блок в раннем детстве жил в так называемом ректорском доме. Дом сохра­нился. На нем и теперь почетная доска.

Он выходил на прогулку в университетский двор. В синей шубке и капоре, за руку с няней. Им встреча­лась нередко розовая девочка в золотистом капоре, гулявшая со своей няней. Это была Люба, дочь знамени­того химика Менделеева. Внуку Бекетова было 3 года, а внучке Менделеева 2 года, когда они познакомились. А спустя 20 лет они стали встречаться под колоннами Казанского собора. Вот его записка: «Если в один из трех дней Вы не будете у собора от 8-10 вечера, Вам угрожает тоска на всю жизнь без оправданий. Последние отклики еще не замерли, последняя мысль о любви еще жива в нетленности памятибудьте у собора и не смущайтесь, встречаясь с сумраком непристойной гармонии».

А потом эти строки:

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцании красных лампад.

В тени у высокой колонны,

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

Почти 200 стихотворений, посвященных Любови Дмитриевне Менделеевой, составили потом цикл сти­хов о Прекрасной Даме. Стихов певучих, томительно нежных, порою туманных с мистической дымкой, но неизменно искренних в тяготеньях души. "Едва моя невеста стала моей женой, писал Блок в дневнике, ли­ловые лиры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот. Я первый, как давно тайно хотевший гибели, вовлекся в сей пурпур, серебряные звёзды, перламутры и аметисты метели... За миновавшей вьюгой открылась железная пустота дня... Таковы были междуреволюционные годы... ".

Верный своему восприятию цвета времени, Блок говорит здесь о лиловом и снежно-белом. Так грезятся ему вихри революции.

Но ещё прежде в "железной пустыне дня" два цвета начинают упорно соседствовать в его лирике: чёр­ный и жёлтый.

Чёрные дымы фабрик, чёрная вода канала, закопчённые стены... И жёлтые фонари.

В соседнем доме окна желты.

По вечерам, по вечерам

Скрипят задумчивые болты,

Подходят люди к воротам.

И глухо заперты ворота,

А на стене, а на стене

Недвижный кто-то, чёрный кто-то.

Людей считает в тишине.

Начав жить самостоятельно, Блок с Любовью Дмитриевной поселились на Лахтинской улице, в одном из сумрачных домов, напоминавших Петербург Достоевского. Рядом были все черты безотрадной бедности, глухие чердаки, темные лестницы, узкие и мрачные колодцы дворов. "Окна его темноватой квартиры на чет­вёртом или пятом этаже выходили во двор...", вспоминал Чуковский. Не витрины, не дворцы Невского про­спекта стали образом Блоковского Петербурга. "Вечерние прогулки... по мрачным местам, запишет позднее Блок в дневнике, где хулиганы бьют фонари, пристаёт щенок ,тусклые окна с занавесочками. Девочка идёт, точно лошадь тяжело дышит: очевидно, чахотка: она давится от глухого кашля, через несколько шагов накло­нится... Странный мир".

Так рождались стихи совсем другой интонации, чем обращённые к Прекрасной Даме. Стихи редкой конкретности взгляда и демократического чувства.

3 этап урока.

Что на свете выше

Светлых чердаков?

Вижу трубы, крыши

Дальних кабаков.

Или: Одна мне осталась надежда:

Смотреться в колодец двора.

Светает. Белеет одежда ,

В рассеянном свете утра.

...Голодная кошка прижалась

У жёлоба утренних крыш.

Заплакать одно мне осталось

И слушать, как мирно ты спишь.

С фотографии Блок смотрит на нас прямо, глаза в глаза. В жизни, как и в поэзии, он был абсолютно, без­условно правдив.

Вот слова современников.

З. Гиппиус: "Вся его материя была правдивая, от него, так сказать, несло правдой". Н. Волохова: "Он совсем не умел золотить пилюлю". Чуковский: "...не встречал человека до такой степени чуждого лжи и при­творству".

Сам он записывал в дневнике: «Только правда, как бы она ни была тяжела... "лёгкое бремя". Правду, ис­чезнувшую из русской жизни возвращать наше дело (И слова "наше дело" подчеркнул). И в житейских мело­чах он держался этого. Не разрешал говорить по телефону, что его дома нет, даже когда очень был занят. Требовал, чтобы домашние так и объясняли: занят, мол, не может подойти. Блок утешал Чуковского после его провала на вечере, где тот делал вступительное слово: «Вы сегодня говорили нехорошо... Совсем не то, что прочли мне вчера». Потом помолчал и прибавил: «Любе тоже не понравилось. И маме...»

По рассказу того же Чуковского, Леонид Андреев обожал стихи Блока, видел в нём одного из своих кумиров. И вот на премьере своей пьесы Андрей рискнул спросить, понравилась ли она Блоку. Блок поту­пился, долго молчал, а потом произнёс сокрушенно: «НЕ нравится». И через некоторое время ещё сокрушён­нее: «Очень не нравится».

"Система откровенного высказывания (даже беспощадного) единственно возможная, объяснял он,  иначе отношения путаются невероятно". Эта приверженность правде роднит Блока со всем великим материком русской литературы, с Толстым, Достоевским. И символизм его не был позой. В Блоке жили чувства таинст­венного, впечатлительность, иногда на грани болезненности, тяготение к символике слов. Но он ставит себе в заслугу , что "уберёгся от заразы мистического шарлатанства" (слова из автобиографии). Знакомая Блока ак­триса В. Веригина писала: "Блок был обаятельно простым, а большинство поэтов обволакивало себя некой дымкой или даже густым туманом или интриговало "чертовщиной"».

Блок в поэзию не играл, даже псевдонимами не пользовался. редко-редко, когда ставил инициалы А.Б. Обыкновенно же твёрдо и ясно своим необыкновенно красивым, ровным почерком писал полное имя: Алек­сандр Блок.

Принёсшую поэту громкую известность балладу "Незнакомка" Блок впервые читал на знаменитой "башне" Вячеслава Иванова. "Башня" эта помещалась внутри полукруглого выступа, на пятом этаже углового дома на Таврической улице и имела причудливую планировку. В ладу с этой причудливой планировкой было и общество, собиравшееся по средам за полночь, общество людей, о которых Блок скажет: у них "не сходили с языка слова " революция", "мятеж", "анархия ", "безумие". Здесь были красивые женщины "с вечно смятой розой на груди" с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый "бе­зумствовал", каждый хотел разрушить семью, домашний очаг свой вместе с чужим".

Блок и заражался, "намагничивался в этой среде, но и упрямо противостоял ей. Чуковский вспоминал ту ночь перед самой зарёй, когда Блок впервые прочёл "Незнакомку": "Из башни был выход на пологую крышу, и в белую петербургскую ночь, мы, художники, поэты, артисты, опьянённые стихами и вином, вы­шли под белесоватое небо, и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной ), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвёртый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глу­хим, монотонным, безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя её гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас её очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнёс он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздуш­ной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение..."

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух...

("Незнакомка")

Этот образ долго владел воображением Блока и, как Прекрасная Дама, повлек за собою целый шлейф удивительных стихов. В них была какая-то своя музыка... Блок умел слушать музыку-музыку места и музыку времени. Музыку воздуха, музыку ветра, снега, музыку революции, наконец. Кто-то сказал о нем: «Он улавли­вает звуковые волны, объемлющие вселенную».

Не жди последнего ответа,

Его всей жизни не найти

Но ясно чует слух поэта

Далекий гул в своем пути.

Он приклонил с вниманьем ухо,

Он жадно внемлет, чутко ждет,

И донеслось уже до слуха:

Цветет, блаженствует, растет.

Звучали голоса, здания, проспекты. Блок выходил из квартиры на улицы и слышал музыку улиц, он всходил на лестницу и слышал музыку лестницы, стоял во дворе-колодце слышал его музыку. Он слышал музыку петербургских мостов и загородных дач, полей и площадей. И годы были различны для него не одним цветом только, но музыкой: одной мелодией звучал, скажем, 1906-й, и другой 1907-й и ещё новой 1908-й.

В музыке, гуле времени различал он будущее тут основа его пророческих предчувствий. Когда перед своей последней болезнью он, ещё внешне здоровый, ощутит, что жизнь собирается уйти от него, он понял это, прежде всего, по отсутствию музыки. Чуковскому он сказал: "Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет ? "

И молодому своему другу С. Алянскому повторил: "Слышать совсем перестал". Будто громадная стена выросла. А как прежде всё звучало вокруг !"

Зима 1906-1907 года была на редкость снежная, метельная, с большими снегопадами. Блок полюбил бывать в кружке молодых актёров театра Комиссаржевской. Любовь к театру, говорил он, помогает ему спастись от одиночества, преодолеть отчуждённость от людей и мира.

Из дома на Галерной улице, где Блок теперь поселился, до театра на Офицерской было совсем недалеко, и он что ни вечер пропадал там. Весёлая артистическая молодёжь устраивала маскарады: мелькали цветные бумажные платья, кружились хороводы, массами текли стихи:

А под маской было звёздно.

Улыбалась чья-то повесть,

Короталась тихо ночь.

И задумчивая совесть,

Тихо плавая над бездной,

Уводили время прочь.

Да, да, праздничность театра, к которому Блок с юности был неравнодушен. Но не только это... Ему вскружила голову актриса Н. Волохова, черноволосая красавица с "крылатыми" синими глазами и победоносной сверкающей улыбкой. "Сочетание красоты, гордости и огромной свободы со стихийным началом", как вспоминали знавшие её. Блок уводил её из хоровода масок.

Вот явилась. Заслонила.

Всех красавиц, всех подруг,

И душа моя вступила

В предназначенный ей круг.

Была и тройка, были встречи под метелью на Троицком мосту цепочка огней пропадала во мне, были прогулки на острова, бег саней по снегу. "...только влюблённый имеет право на звание человека," говорит Блок. И почти всегда он был влюблён то в "снежную маску" Волохову  "синий призрак, земное чудо," то в оперную певицу Л. Дельмас, несравненную Кармен на суше рыжеволосую, обольстительную и неукротимую, то в какую-то цыганку, случайно встреченную на концерте в пригородных Озерках...

Блок полюбил одно время ездить на пригородных поездах за город в Озерки. Он приезжал сюда один или с друзьями, чаще других с Георгием Чулковым, развеять владевшую или неотступную тоску. Сидел, поглядывал на публику, в станционном ресторанчике (в Сестрорецке), бродил по берегу моря, выходил на мол. Но и здесь его преследовала пошлость мира.

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу

Угрюмо хохоча и заражая

Солёный воздух сплетнями...

Эти люди не чувствовали того, что болезненно остро ощущал он: изжитость старого мира, конец покоя и уюта, состояние, чреватое катастрофой.

Он сам отмечал "красивые уюты", подхваченный настроением разлома устоев. Его тянут на площадь, на вокзал, в многолюдье улиц, в ресторанный гул к забвению быта. Во всём обыденном ему мерещилась погибель предвестие конца, и это он нёс в себе и жёг нещадно свою жизнь, лишь временами прорываясь к какой-то сладостно-надрывной и певучей гармонии, чудившейся ему в снежном вихре, в цыганском напеве.

Из письма В.А. Пясту, 3 июля 1911 года: " Дело в том, что Петербург глухая провинция "страшный мир". Вчера взял билет в Паргоново и ехал на семичасовом поезде. Вдруг увидел афишу в Озерках утанский концерт. Почувствовал что здесь судьба... Я остался в Озерках. И действительно: они пели бог знает что, совершенно разодрали сердце; а ночью в Петербурге под проливным дождём на платформе та цыганка, в которой, собственно, и было всё дело, дала мне поцеловать руку смуглую с длинными пальцами всю в броне из колючих колец. Потом я шатался по улице, приплёлся мокрым в "Аквариум", куда они поехали петь, поглядел в глаза цыганке и поплёлся дальше домой. А на другой день родилось стихотворение "Седое утро".

Утро. С богом! По домам!

Позвякивают колокольцы.

Ты сладко жмёшь к моим губам

Свои серебряные кольцы,

И я  который раз подряд

Целую кольцы, а не руки...

В плече, откинутом назад,

Задор свободы и разлуки...

В пору своей растущей славы Блок не однажды выступал в театральных и концертных залах Петербурга с чтением своих стихов. Как повезло тем современникам, кому пришлось слышать, как читает свои стихи Блок! В старинном театре на каменном острове стены помнят его голос. Как представить себе этот голос, это чтение? "Голос низкий и такой глухой, как будто бы идёт из глубокого колодца," вспоминает один из современников.

Поэт Сергей Городецкий: "Этот голос, это чтение, может быть, единственное в литературе. Ритм всю жизнь оставался тот же, и та же всегда была напряженность горения".

С. Алянский: "В голосе Блока не было ни какой-либо мимики, не было ни жестов. Александр Александрович читал своим обычным глуховатым голосом, просто и довольно тихо, казалось даже монотонно, без интонации".

Было бы безумием подражать его чтению. Он не читал с выражением, как актёр и не "пел", как поют свои стихи поэты. Но в том монотонном, глуховатом, внешне бесстрастном чтении была тысяча скрытых оттенков, душевных бурь и тайной музыки, как в белом цвете семь цветов радуги. В последние годы, вспоминала Н. Павлович, он будто обращался к совести своих слушателей: «...бесстрашный, глухой, горький голос был неподкупен".

Одна из его слушательниц, Е. Тиагер, рассказывает, как поразила её "антидекламаторская, антиактёрская манера чтения" Блока. Он читал стихотворение "На железной дороге". В последней строфе:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам всё равно а ей довольно:

Любовью, грязью иль колёсами

Она раздавлена всё больно.

при словах "она раздавлена" губы его дрогнули, голос жалобно зазвенел. "Всё больно", прошептал он потерянно и, не поклонившись, быстро ушёл с эстрады.

"При всех наших поездках, прогулках, сидениях и блужданиях, вспоминал приятель Блока Владимир Пяст, любимыми темами для разговора были мысли о России".

Блок признавался: " Несмотря на все мои уклонения, падения, сомнения, покаяния, я иду... Недаром, может быть, только внешне наивно, внешне бессвязно произношу я имя : Россия. Ведь здесь жизнь или смерть, счастье или погибель.

"Опять как в годы золотые,

Три стёртых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне губы серые твои,

Твои мне песни ветровые-

Как слёзы первые любви!

Страшное противоречие заключалось в нём: увлечение стихийностью, игрой разрушительных сил и вместе с тем ненависть к хаосу, погибельному для культуры. Это и в личности его можно было видеть. Огромная стихийность, несдержанность чувств и подчёркнутая строгость и аккуратность, гордая вежливость, безупречность манер.

Безумие увлечений и верность через всю жизнь жене Любе и матери, для которой он до конца преданный сын. Бунт против уюта, воинствующее бездомье и вечное возвращение в родной дом. Завораживающий, сине-розовый туман слов и ясный, твёрдый почерк, беловые рукописи без помарок. Чуковский удивлялся пуританскому порядку на его рабочем столе, в его комнате. Кто-то другой рассказывал: даже в голодные, холодные дни 1920 года он наводил идеальный порядок на кухне, ровненько складывал дрова, принесённые из подвала, настругивал лучинки для самовара. "Этот порядок необходим как сопротивление хаосу," объяснял Блок с гордостью. И ещё добавлял: «Я всё всегда могу у себя найти".

Объяснение всему что он поэт, и не просто поэт, но поэт великий, который в себе отражал короткое противоречие времени. Отражал и преодолевал его к цельности, к жизни.

О, я хочу безумно знать:

Всё сущее увековечить,

Безличное очеловечить,

Несбывшиеся воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжёлый,

Пусть задыхаюсь в этом сне

Быть может юноша весёлый

В грядущем скажет обо мне

Простим упрямство- разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь дитя добра и света,

Он весь свободы торжество!

Революционный вихрь 1917г. воспринял, как торжество освобождения от прошлого и возмездия, заслуженного старым миром. Одним вдохновенным порывом, в два январских дня 1918г. была написана поэма "Двенадцать". За два дня сложилась почти вся гениальная поэма. Блок будто не сочинил, а лишь подслушал и записал мощную и яростную симфония времени: плач и смех вьюги, обрывки доносимых ветром революции песен, лозунги, хлопки выстрелов, клочки молитв и заклинаний, смятённое и грозное многоголосье улицы разгул голытьбы и мерный шаг красногвардейцев. В этот миг он сам почувствовал себя голосом голодного и вздыбившегося революционного Петрограда и оттого записал в дневнике: "...сегодня я гений". Девять последних лет Блок прожил на Офицерской улице, в доме 57. Здесь и умер. Жил сначала на 4 этаже, потом жил, болел и умирал в комнатах матери на втором. В его кабинете книжные шкафы, старое кресло. Небольшой письменный стол стоял торцом к окну: Блок поднимал голову над рукописью, взглядывал за окно... Дом стоял совсем близко от моря, в изгибе реки Пряжки. Его поражал вид из окон. Море было закрыто домами, но из-за них высовывались мачты кораблей. Для Блока это много значило: он с детства любил корабли. Он чувствовал себя матросом. Слова «маяк», «бухта», «мачта», «фрегат» сладко волновали его воображение. В детстве, рассказывает М.А. Бекетова, он рисовал корабли во всех видах, одни корабли, без человеческих фигур, развешивал в детской, дарил родным... Сколько раз эти корабли мелькают в его стихах. И одно из своих лучших стихов, по признанию самого поэта, он посвятил морю и кораблям.

Ты помнишь? В нашей бухте сонной

Спала зелёная вода

Когда кильватерной колонной

Вошли великие суда.

Четыре серых. И вопросы

Нас волновали битый час,

И загорелые матросы

Ходили важно мимо нас.

Мир стал заманчивей и шире,

И вдруг суда уплыли прочь.

Нам было видно: все четыре

Зарылись в океан и в ночь.

И вдруг обычным стало море,

Маяк уныло замигал,

Когда на узком семафоре

Последний отдали сигнал…

Как мало в жизни этой надо

Нам, детям, и тебе и мне.

Ведь сердце радоваться радо

И самой малой новизне.

Случайно на ложе нормальном

Найди пылинку дальних стран -

И мир опять предстанет странным,

Закутанный в цветной туман!

Вот уже и время разговора о Блоке подходит к концу, а, возможно, самое главное и не сказано. А ведь Блок в его лирике это же Пушкин 20 века! Но именно Пушкин века 20-го! Сам Блок, когда был помоложе, часто говорил о своей близости к Лермонтову. Пушкин явился ему во всём значении в конце жизни. Но Блок очень точно заметил однажды, что это великие поэты на очень крепкой культурной почве плодородной, богатой традициями почве дворянской культуры. Он же сам, его поэтическое поколение выступили, когда всё было зыбко, качалось, рушилось, эпоха между двумя войнами, эпоха трёх революций.

Он хотел быть гармоничным и свободным, как Пушкин, но не мог быть таким. Он шёл точно по горящему торфянику: не провалишься в огонь, так засосёт гнилым болотом. Шёл и пел: предчувствие гибели и ожидание будущего, отчаяние и надежду. И не зря в самом конце дней, уже после революционной поэмы «Двенадцать», как последнее слово его лирики, как искание опоры, тверди земной на будущее, обращение к Пушкину.

Стихотворение "Пушкинскому дому" написано в 1921году, в феврале. Стихи давно уже не пишутся. Скоро-скоро, в мае, он начнёт заниматься странным делом разбирать свой книжный шкаф, старые бумаги... Сначала переберёт детские рукописные журналы, тщательно сохранённые матерью. Потом начнёт пересматривать альбомы открыток, привезённых из путешествий по Италии, Франции. Наконец, уже чувствуя себя больным и лёжа в постели, разложит на одеяле свои записные книжки и начнёт вырывать из них какие-то страницы. А всего за три месяца до этого возникнут строки последнее его стихотворное послание. Чувствующий краткость своих жизненных сроков, Блок будто прощается с любимейшим городом сфинксами на Неве, Медным Всадником, с мостами на Неве и набережными, рекой, кораблями и туманами и уходит во тьму небытия с вечным именем Пушкина на устах:

Пушкин! Тайную свободу

Пели мы во след тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость

Вдохновляла в те года?

Не твоя ли, Пушкин, радость

Окрыляла нас тогда?

Вот зачем такой знакомый

И родной для сердца звук

Имя Пушкинского Дома

В Академии Наук.

Вот зачем в часы заката,

Уходя в ночную тьму,

С белой площади сената

Тихо кланяюсь ему.

В мае Блок почувствовал недомогание, вскоре перешедшее в тяжёлую болезнь. Утром 7 августа он скончался. Смерть Блока поразила всех. К. Федин вспоминает: "Блок умер молодым, но странно ощутилось, что с Блоком отошла прежняя, старая эпоха, та, которая, дожив до революции, сделала шаг в её владение, как бы показав, куда надо идти, и упала, обессиленная тяжестью своего дальнейшего пути. Стало очевидно, что уже никто оттуда не сделает такого шага, а если повторит его, в том не будет подобного мужества и подобной тоски о правде будущего, какие проявил Александр Блок".

Заканчивая урок на оптимистической ноте, вспомним слова А. Блока:

Сотри случайные черты

И ты увидишь: жизнь прекрасна!