Лингвистический анализ рассказа Л. Н. Толстого 'После бала'

Рассказ Л. Н. Толстого «После бала» в 7 классе

Опыт системного лингвистического анализа

Художественное произведение представляет собой многоуровневую систему, состоящую из ряда тесно взаимосвязанных подсистем. Главная цель языковых средств художе­ственного текста - наиболее точно передать авторский замысел. По­кажем это на примере анализа небольшого по объему рассказа Л. Н. Толстого «После бала», написанного 20 августа 1903 года (См. также: Одинцов В. В. Поэтика рассказа Л. Н. Толстого «После бала» // Рус. яз. в школе. - 1969. - № 1).

Одним из лучших творений «Льва русской литературы», как назы­вал Толстого А. М. Горький, по праву считается рассказ «После бала». Создан он за два года до начала первой русской революции, когда ав­тору было уже 75 лет, и возвращает нас к зловещей эпохе царствования Николая I, закончившейся поражением России в Крымской войне. Он написан сдержанно, с использованием очень точных,- продуманных язы­ковых средств. Здесь нет громких, патетически звучащих обличений, но, как это характерно для позднего Толстого, чем «спокойнее» рассказы­вает он о страшном событии, тем больше в произведении изобразитель­ной, впечатляющей силы, четкой законченности художественной мысли (См. Ломунов К. Н. Лев Толстой-рассказчик. В кн.: Л. Н. Толстой. После бала. Рассказы. - М.: Дет. лит., 1983. - С. 5),

Изумительное искусство Толстого проявилось прежде всего в том, что читатель за описываемыми событиями видит николаевскую эпоху с ее характерными чертами. Так, в эпизоде экзекуции проявилась сущ­ность режима, созданного Николаем I, военным министром Аракчеевым и другими «столпами» самодержавия. Ненависть писателя к царю-деспоту, каким был Николай I, прозванный в народе «Палкиным», не знала пределов. Чтобы в этом убедиться, достаточно перечитать посвященную ему главу в повести «Хаджи-Мурат». Автор избегает деклараций, но благодаря точному выбору художественных средств приводит читателя к правильной и совершенно однозначной оценке событий эпохи нико­лаевской России.

Важная цель изучения рассказа в школе - показать развитие ми­ровоззрения Ивана Васильевича как типичного дворянина-интеллигента XIX века. Приведя высказанную им в конце повествования мысль: Так вот какие бывают дела и отчего переменяется и направляется жизнь человека, - словесник концентрирует внимание учащихся на двух событиях - бале и экзекуции. Он показывает восприятие этих со­бытий героем и доказывает закономерность слов Ивана Васильевича, сказанных им о себе: ...не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.

Внешним проявлением изменения его мировосприятия было зату­хание некогда пылкой любви, описанной в сцене бала. Ученикам может быть задан вопрос: Почему любовь Ивана Васильевича пошла на убыль? И более частный: Почему в сознании Ивана Васильевича объ­единились образ Вареньки и ее отца? Для ответа необходимо обратить­ся к тексту.

Основной композиционный принцип построения рассказа - конт­раст, что особенно ярко проявилось в сценах бала и экзекуции. Менее очевидно это, хотя также важно в понимании авторского замысла в дру­гих случаях.

Так, главные цвета, выбранные для описания Вареньки и ее отца - белый и розовый. Например, цветовая характеристика Вареньки (Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых пер­чатках и в белых атласных башмачках) повторяется еще дважды в те­чение описания бала. А вот портрет отца Вареньки на балу: Лицо у него было очень румяное (то есть розовое - Л. И.) с белыми а lа Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками и в сцене экзекуции: Это был ее отец с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.

Если на балу румяное лицо и седина воспринимаются рассказчи­ком с умилением, то во время экзекуции оценка резко меняется, о чем свидетельствует ненормативное употребление с своим румяным лицом. Благодаря цвету автор объединяет в читательском сознании Вареньку и ее отца-полковника, конкретизируя свой замысел фразой: И я неволь­но соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Картине бала, нарисованной в светлых тонах, противопоставляется сцена экзекуции, мрачная, темная, разворачивающаяся в утреннем тумане. Доминирую­щий цвет - черный:

Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидел в конце его, по направлению гулянья, что-то большое черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана; Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей; Сол­даты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались.

Страшным контрастным пятном на этом черном фоне выделяется окровавленная спина татарина.

Кроме цвета, для характеристики Вареньки и ее отца Л. Н. Толстой многократно упоминает о статности Вареньки и ее отца:

...видел только высокую, стройную фигуру в белом платье с розовым поясом; высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, - откинув немного назад голову, а это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид; ...сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника; Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик; высокая грузная фигура его; грациозная фигура Вареньки плыла около него.

В сцене экзекуции эти прилагательные повторяются (И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный; И все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым). Вновь в сознании рассказчика отождествляет­ся Варенька с ее отцом, чтобы читателю яснее стала причина охлажде­ния пылкой любви Ивана Васильевича. Контрастом по отношению к фи­гурам полковника и его дочери выглядят фигуры униженных солдат:

...все так же падали с двух сторон удары на спотыкавшегося, корчившегося че­ловека. И я видел, как он (полковник - Л. И.) своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.

В тексте используются не только зрительные, но и слуховые конт­расты. Известно, что Л. Н. Толстой любил музыку, хорошо играл на рояле. Неудивительно, что действие рассказа протекает на фоне музыки: первая часть - вальсы, мазурки, кадрили и польки, вторая - какая-то другая, жесткая, лишенная гармонии музыка; Позади их стояли бара­банщики и флейтщик и не переставая повторяли все ту же неприятную, визгливую мелодию. Обратим внимание на то, как обозначены музыкан­ты: флейтщик по аналогии с барабанщик, то есть это не музыкант, не флейтист, а человек, который повторяет все ту же неприятную, визгли­вую мелодию.

На противопоставлении строится диалог в рассказе, чем подчерки­вается нравственная чистота главного героя:

И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.

- Ну, как же не чувствовали, я думаю очень чувствовали, когда обнимали за талию, не только свое, но и ее тело, - сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти:

- Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она... На предмете моей любви были всегда бронзовые одежды.

Кроме того, с целомудренным восприятием тела любимой женщины резко контрастирует вид истерзанного тела татарина:

Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не по­верил, чтобы это было тело человека.

На основании выявленных контрастов убедительно и закономерно звучит концовка рассказа:

Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на пло­щади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже, видаться с ней. И любовь так и сошла на нет.

Л. Н. Толстой главной в рассказе считал сцену экзекуции, о чем свидетельствует название «После бала». Именно она перевернула соз­нание Ивана Васильевича. Какими же художественными средствами достигается это?

Как и все события в повествовании, истязание происходит на глазах рассказчика, Ивана Васильевича. Этим определяется и выбор лексики. Так, для обозначения жертвы автор употребляет контекстуальные си­нонимы: человек (3 раза), наказываемый (4 раза), татарин (4 раза). И сам он, и кузнец, стоявший рядом с Иваном Васильевичем, знают, что происходит экзекуция, однако, чтобы усилить впечатление антигу­манности происходящего, автор употребляет описательный оборот в форме среднего рода (что-то страшное, приближающееся ко мне). Сти­листическую значимость и семантическую весомость этой формы усили­вает следующее предложение, содержащее качественную конкретиза­цию (Приближающееся ко мне был, оголенный по пояс человек). Автор подчеркивает, что нечеловеческим издевательствам подвергается человек, и это впечатление усиливается и поддерживается неоднократным пов­торением слова человек: все так же падали с двух сторон удары на спотыкавшегося, корчившегося человека; ...я не поверил, чтобы это было тело человека.

Еще один контекстуальный синоним - неудобопроизносимое слово канцелярского характера наказываемый. Почему оно так часто исполь­зуется автором, хотя и звучит диссонансом по отношению ко всему лек­сико-стилистическому строю рассказа? В царской армии экзекуции были делом обычным, привычным для многих. И потому Иван Васильевич даже пытается примирить свой естественный гуманизм с тем, что ему пришлось увидеть:

«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю,- думал я про полковника»; «Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня»; «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», - думал я и старался узнать это.

Честный человек не мог примириться с жестокостью, антигуман­ным духом царской армии:

Но сколько ни старался - и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог по­ступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил...

Однако до активного протеста рассказчик так и не поднялся:

Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой; А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты тоска, та­кая, что я несколько раз останавливался, и мне казалась, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища.

Слово татарин, которое сначала произносит кузнец (Татарина го­няют за побег, - сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов), - также контекстуальный синоним. Вряд ли кузнец располагал достаточными сведениями о национальности человека, подвергшегося экзекуции. В данном случае татарин - это всякий не русский, точнее, не славянин. И этим уже как бы объясняются мотивы побега. Человек, призванный в армию, насильно вырывался из родной атмосферы и попадал в чуждую обстановку, чуждую языковую среду. Он часто не понимал, чего от него требуют, и его тоже не понимали. Единственный выход из этого положения - побег, за что несчастный и подвергался ис­тязаниям. Не случайно в ряду контекстуальных синонимов, повторяю­щихся по три-четыре раза, нет слова солдат. Действительно, этот чело­век солдатом не стал. Для сравнения отметим, что все остальные участ­ники экзекуции названы по воинским званиям: полковник, унтер-офице­ры, солдаты.

Рассмотрев с учащимися лексико-семантический уровень рассказа, учитель приступает к анализу стилистических функций других подсис­тем. Например, обращает внимание на то, что непринужденность по­вествования Ивана Васильевича во многом создается с помощью ин­тонации:

Это была Б.., да, Варенька Б... - Иван Васильевич назвал фамилию (уточнение). Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый (присоединение, сигнализи­рующее об ассоциативном построении фразы). Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность... Я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчат­ку и стоял, не в силах отойти от нее (повторение местоимения я передает восторжен­ную речь).

Анализ на фонетико-словообразовательном уровне требует, в част­ности, внимания к таким фразам: Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте, братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали. С одной стороны, неграмотному человеку трудно произнести на чужом языке слово, в котором пять согласных звуков стоят рядом, и это средство речевой характеристики татарина. С другой стороны, в авторской речи эхом повторяется та же форма: Но братцы не милосердовали. Думается, здесь мы слышим горькую авторскую иронию, что подтверждает и слово братцы, хотя о каких братских отношениях в царской армии могла идти речь?

В сцене экзекуции главное - движения человека, подвергающегося наказанию, поэтому многократно повторяется местоимение его:

Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сы­павшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад - и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед - и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад.

Здесь обилие глаголов и глагольных форм - причастий и деепри­частий - можно объяснить двумя, причинами. С одной стороны, автор, по-видимому, стремился передать многоаспектное действие в комплексе. С другой - труднопроизносимая фраза с нагромождением слов, обоз­начающих действие, должна более точно передать неестественность и ужас происходящего. В то же время в описании сцены бала подобных конструкций нет.

Таким образом, анализ рассказа раскрывает взаимодействие фонетической, словообразовательной, лексической и синтаксической под­систем художественного текста, позволяющее адекватно отразить идей­но-художественный замысел произведения,

Необходимо также обратить внимание учеников на соотношение образа автора и рассказчика, чтобы в их сознании не отождествился Иван Васильевич, который никуда, как видите, не годился, то есть че­ловек задумавшийся, но не поднявшийся до активного протеста, с ве­ликим писателем Львом Николаевичем Толстым. А это возможно, тем более, что повествование ведется от первого лица. Учитель формулирует проблемный вопрос: Являются ли автор и рассказчик одним и тем же лицом?

Повествование ведется от лица «всеми уважаемого Ивана Василь­евича». Все события видит и оценивает он. И по этим оценкам можно составить четкое представление о данном человеке. Образ жизни и ми­ровоззрение его были типичны для молодого дворянина конца XIX века. Французский писатель Альфонс Карр, высоко оцененный Иваном Ва­сильевичем, свидетельствует о невзыскательных литературных вкусах и пристрастиях рассказчика. Он наивно влюблен; его умиляют даже са­поги полковника, которые были построены батальонным сапожником. Прозрение приходит позже, когда Иван Васильевич видит что-то страш­ное, приближающееся к нему, когда он содрогнулся от вида истерзан­ного тела татарина. Он еще пытается разобраться в увиденном, понять что-то, но к активному протесту так и не приходит, хотя служить после этого уже не может. И любовь его тоже угасает.

В чем же состоит авторская позиция? Автор очерков «Не могу мол­чать», «Николай Палкин» и других развенчивает царского служаку- полковника. Рассказчик говорит:

Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячи­вающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, Стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки, николаевской выправки.

Л. Н. Толстой подчеркивает, что продвижение по службе полков­ника обусловлено в первую очередь не ратными подвигами на полях сражений, а ревностной службой в николаевской армии. Позиция авто­ра четка и однозначна: внушить читателю ненависть к угнетению чело­века, к унижению его достоинства. Он достигает цели благодаря компо­зиционным приемам, образу рассказчика, очень точному использованию языковых средств.

Таким образом, работая с текстом, рассматривая его как много­уровневую систему, учащиеся постепенно осознают причины изменения взглядов Ивана Васильевича, проникаются именно теми мыслями, тем настроением, которые хотел выразить в рассказе Л. Н. Толстой.