Пояснение к презентации 'Внимание! Говорит Ленинград!' (4-11 классы)

Разработка внеклассного мероприятия

"Внимание! Говорит Ленинград!"

по книге Даниила Гранина и Алеся Адамовича

"Блокадная книга"

в рамках недели русского языка и литературы.

Категория слушателей 4-11 классы

Рекомендация: проводить в каждом классе отдельно.

В состав разработки входит презентация с пояснениями с слайдам.

Автор:

Соломина Елена Евгеньевна,

заместитель директора по УВР,

учитель русского языка и литературы

МБОУ СОШ № 33 г. Калуги.

Примечание:

Пояснения к презентации "Блокадная книга"Д. Гранин, А. Адамович.

Если в печатном виде нет пояснения, значит всё есть на слайде.

(Материал взят из "Блокадной книги"Д. Гранина, А. Адамовича)

Аннотация:

«Блокадная книга» - суровая книга правды о блокадном Ленинграде. Ее страницы - ожившие воспоминания блокадников о муках и страданиях в осажденном городе, о голоде, смерти и жажде жизни. Героизм и мужество, слава и бессмертие ленинградцев, выстоявших в нечеловеческих условиях и защитивших свое достоинство, свой город, спустя полвека поражают умы и сердца людей, живущих на Земле.

Даниил Гранин назвал девятьсот дней блокады Ленинграда «эпопеей человеческих страданий». «Блокадная книга», написанная им совместно с Алесем Адамовичем, основана на воспоминаниях и дневниках сотен блокадников. Среди свидетельств тех страшных дней - дневники погибшего подростка Юры Рябинкина, ученого-историка Г.А.Князева и многие другие. «Это была история не девятисот дней подвига, а девятисот дней невыносимых мучений», - писал Д.Гранин.

Эта книга о героизме, но героизме «внутрисемейном, внутриквартирном», книга о пределах человека и его духовной силе, которая помогла многим людям пережить испытания голодом, холодом, обстрелами и в нечеловеческих условиях остаться людьми. Примечание:

Первая часть опубликована в 1979 году (М.: Советский писатель», 1979. 294 с.). До этого главы публиковались в журнале «новый мир» (1977, № 12, с. 25-158). Позднее главы из «Блокадной книги» публиковались в журнале «Аврора», 1981, № 1 (с. 78-101), «Наука и религия (1981, № 3-4). Вторая часть «Блокадной книги» вышла в журнале «Новый мир» в 1981 году (№ 11, с. 38-203).

Второе книжное издание «Блокадной книги» (М.: Советский писатель», 1982) содержало 432 страниц. Пятое издание, исправленное и дополненное (Л., 1989) - 527 страниц.

Кроме того, можно назвать публикации в альманахе «Подвиг» (первая часть в 1983, № 3; вторая часть в 1987, № 1).

После начала Перестройки начали выходить главы, ранее исключенные из книги по цензурным соображениям (газета «СПб ведомости», 1992, 28 января; журнал «Звезда», 1992, № 5/6).

Вступление

В рассказах людей вставали те сложные моральные задачи, которые приходилось решать каждому человеку. Мы увидели необычайные примеры крепости духа, примеры благородства, красоты, исполнения долга, но и - неслыханных страданий, мучительных лишений, смертей…
Не всегда было ясно - пришло ли время для этих рассказов такой жестокой беспощадности? А с другой стороны - не ушло ли, не упущено ли время и возможность рассказать об этом так, как это было вживе и въяве, так, как это помнят лишь сами ленинградцы?..
В морозные дни обстрелов, голодных галлюцинаций узнаваемый всеми радиоголос Ольги Берггольц говорил ленинградцам и от их имени:
«Только мы сами знаем, какого отдыха мы все заслужили». «И Ленинград щадил ее (Родину), мы долго ничего не говорили о боли, которую испытывали, скрывали от нее свое изнеможение, преуменьшали свои пытки…» «Они девятьсот дней осаждали Ленинград, подвергая его таким пыткам, о которых до сих пор не расскажешь…»
Это говорилось в 1942 м, в 1943 м, в 1945 м.
Да, ленинградец блокаду переносил изо дня в день с трагической стойкостью, достоинством. С тем же достоинством долгие годы удерживал, сохранял в себе обжигающую правду о пережитом.
И вот сегодня мы пришли к нему, к ней - именно к этому человеку, чтобы «все записать», потому что «пришло время», «люди хотят знать», «людям надо…».
Будоража их все еще воспаленную болью и утратами душу, мы не раз спрашивали себя: а надо ли, а имеем ли право? Ответом служат сами же рассказы ленинградцев. В них - в тексте, в интонации - звучит: да, нам тяжело, больно вспоминать, но еще больнее было бы думать, что такое никому не нужно, кроме нас самих.

Музей Блокады Ленинграда

Был там и дневник Тани Савичевой, тот самый, который выставлен ныне в центре мемориала Пискаревского кладбища. Записки девочки (она погибла в 1945 году в эвакуации) стали одним из грозных обвинений фашизму, одним из символов блокады. Дневник имеет свою историю. «Принес его Лев Львович Раков, директор музея, - рассказывал нам В. Ковалев. - Эта маленькая книжка производила невероятное впечатление. Зал, в котором она была, отличался особенным оформлением: потолок был сделан в виде палатки, были колонны, изображающие лед, и при входе в зал была витрина, покрытая как бы изморозью. За этой витриной стояли весы и на весах лежало 125 граммов хлеба, а напротив была витрина, в которой был сосредоточен материал по пайкам, которые выдавались ленинградцам. Паек все уменьшался, уменьшался, дошел до 125 граммов, потом, с открытием "Дороги жизни", начал возрастать. Посреди музея стояла витрина из старого музея Ленинграда, с одной стороны лежал дневник Тани Савичевой, синим карандашом написанный, с другой стороны лежали ордена погибших в блокаду, в том числе лежали документы погибшего молодого человека. А перед этим залом был зал снайперский.
Я помню, как стояла леди Черчилль у этого экспоната - дневника Савичевой, стояла около витрины, и на глазах были слезы, когда ей перевели содержание. Стоял у этой книжки Эйзенхауэр. Он был в музее вместе с Жуковым. Буденный долго стоял, Калинин. (Кстати, дом, в котором когда то жил Калинин, был как раз напротив музея, в том же Соляном переулке.)…»

НЕИЗВЕСТНОЕ ПРО ИЗВЕСТНУЮ ФОТОГРАФИЮ

В.А. Опахова с дочерьми Лорой и Долорес. Фото ЛЕНТАСС, май. 1942 г.
…Весенний день 1942 года. Две женщины идут по улице, с ними девочка лет пяти - она на ходу пытается поиграть, попрыгать…
В этот момент их сфотографировал военный корреспондент где то в районе Невского.
Эту фотографию мы потом увидели в музее Ленинграда, в музее Пискаревского кладбища, в книгах и альбомах, посвященных блокаде. Ее перепечатывают в журналах в памятные даты вместе с фотографиями занесенных снегом троллейбусов, саночек с мертвецами…
Присмотревшись, видите: первая женщина постарше, вторая - еще ребенок, девочка, но и лицо и фигура у нее старушечьи. А у прыгающей девочки не ножки - спички, и только колени уродливо раздались…
Мы всматривались заново в эту фотографию, сидя в квартире Вероники Александровны Опаховой. Скоро пришла и ее дочь, Лора Михайловна, такая же невысокая, как мать, такая же приветливая, но более сдержанная, с какой то неуходящей грустью в глазах.
На столе перед нами лежал семейный альбом. Знаменитая на весь мир блокадная фотография здесь, в этой квартире, - семейная память…
Женщины, что сидели перед нами, никак не связывались в воображении, не соединялись с теми, что на фотографии.
Блокадники вкраплены в массу ленинградцев.
Эту женщину, Веронику Александровну, многие, возможно, даже видели, приходя на Мойку в Академическую капеллу. Старая женщина с очень «домашним», добрым лицом проверяет билеты, предлагает программки. Кажется, что она вам лично благодарна за то, что пришли. Может быть, еще и потому, что вы, не зная того, пришли послушать и ее дочь Лору Михайловну, которая поет в хоре. А живут они тут же, на Мойке, в двух шагах от места работы.

Ольга Берггольц

Конечно же сужался круг интересов, потребностей человеческих. Но те потребности, что оставались, приобретали значение, силу, какие не имели в другое время. В числе оставшихся и усилившихся не только потребность в пище да в тепле «буржуйки». Но и в тепле участия. Никогда так не нуждался ленинградец в помощи, поддержке, и никогда его поддержка так не нужна была кому то другому, как в дни, месяцы, годы блокады. «У каждого был свой спаситель», - убежденно сказала нам ленинградка. Каждый в нем нуждался и сам был необходим, как хлеб, вода, тепло, другому.
И не только помощь физическая.
Пища духовная, когда так мало было просто хлеба, она не обесценивалась, она значила больше, чем в «сытые» времена.
«Я думаю, что никогда больше не будут люди слушать| стихи так, как слушали стихи ленинградских поэтов в ту| зиму голодные, опухшие, еле живые ленинградцы, - пишет Ольга Берггольц в предисловии к сборнику "Говорит! Ленинград". - Мы знаем это потому, что они находили' в себе силы писать об этом в радиокомитет, даже приходить сюда за тем или иным запомнившимся им стихотворением; это были самые разные люди - студенты, домохозяйки, военные».
У блокадного Ленинграда была своя богиня Сострадания и Надежды, и она разговаривала с блокадником стихами. Стихами Ольги Берггольц.
«А ее стихи часто просто, просто вот так они настолько запоминались, настолько как то ритмично укладывались в голову… Ну вот идешь и так, шагая, бормочешь эти стихи ее… "Пусть так стоит всегда зарей покрытый…" Когда то я знала это наизусть, и как то это очень помогало, когда я лезла на вышку и когда приходилось стоять там под обстрелом на нашей крыше библиотечной» (Озерова Галина Александровна, ул. Седова, 124).
«Потом по радио стали передавать стихи Ольги Берггольц. Это я отлично помню, действительно было здорово, это было под настроение. Это очень встряхнуло от этого животного думания о еде!» (Бабич Майя Яновна).

была арестована по обвинению «в связи с врагами народа» и как участник контрреволюционного заговора против Сталина и Жданова, в заключении после побоев разрешилась мертворождённым ребёнком (обе её дочери умерли прежде)^[]. 3 июля была освобождена и полностью реабилитирована; вскоре после освобождения вспоминала «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!». Первый муж - - был расстрелян 21 февраля 1938 года в Ленинграде.

В вступила в .

В годы , оставаясь в , работала на радио, почти ежедневно обращаясь к мужеству жителей города. Её второй муж, литературовед Н. Молчанов, умер от голода. Отец, Фёдор Берггольц, за отказ стать осведомителем в марте 1942 года был выслан из блокадного Ленинграда органами НКВД в (Красноярский край). В это время Берггольц создала свои лучшие поэмы, посвящённые защитникам Ленинграда: «Февральский дневник» (1942), «Ленинградскую поэму». После войны на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся 470 000 ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, были высечены именно её слова:

Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане - мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
.

Блокадная квартира

Блокадную квартиру нельзя изобразить ни в одном музее, ни в каком макете или панораме, так же как нельзя изобразить мороз, тоску, голод…
Сами блокадники, вспоминая, отмечают разбитые окна, распиленную на дрова мебель - наиболее резкое, необычное. Но тогда по настоящему вид квартиры поражал лишь детей и приезжих, пришедших с фронта. Как это было, например, с Владимиром Яковлевичем Александровым:
«- Вы стучите долго долго - ничего не слышно. И у вас уже полное впечатление, что там все умерли. Потом начинается какое то шарканье, открывается дверь. В квартире, где температура равна температуре окружающей среды, появляется замотанное бог знает во что существо. Вы вручаете ему пакетик с какими нибудь сухарями, галетами или чем нибудь еще. И что поражало? Отсутствие эмоционального всплеска.
- И даже если продукты?
- Даже продукты. Ведь у многих голодающих уже была атрофия аппетита».
…Там, на фронте, думали, что эти ложки пшена, сухари, которые сберегали, откладывали от своего скудного пайка, будут встречены с восторгом, а их принимали порой вот так, уже безразлично…

Перечень блокадной еды

В перечне блокадной еды всякое можно найти - конопляные зерна от птичьего корма, и самих канареек, и дроздов, и попугаев, собирали мучной клей от обоев, извлекали его из переплетов, вываривали приводные ремни, ели кошек, собак, ворон, потребляли всякого рода технические масла, использовали олифу, лекарства, специи, вазелин, глицерин, всевозможные отходы растительного сырья. Список этот длинный, удивительный по своей изобретательности, даже по изощренности, с какой испытывалось на съедобность все окружающее. Например, одна женщина разрезала, варила и съела шубу из сусликового меха (из рассказа Степанчук М. Г.).
Есть народы, у которых принято потреблять в пищу, допустим, собак, или змей, или лягушек. Для ленинградца преодолеть эти «предрассудки», все свое воспитание было делом нелегким, и многим оказывалось не под силу.
И даже в буквальном смысле… «землю ели»…

Ленинградские коты

Рассказывает российский блоггер Сим:
Если со стороны Невского проспекта войти на Малую Садовую улицу, то справа, на уровне второго этажа Елисеевского магазина можно увидеть бронзового кота. Зовут его Елисей и этот бронзовый зверь любим жителями города и многочисленными туристами. Напротив когда, на карнизе дома номер 3 живет подруга Елисея - кошка Василиса.

Автором идеи является Сергей Лебедев, скульптором - Владимир Петровичев, спонсором - Илья Ботка (какое разделение труда-то). Памятник коту установили 25 января 2000 года (уже десять лет киса сидит на "посту"), а "невесту ему поставили 1 апреля того же 2000 года. Имена котам придумывали жители города... по крайней мере так говорит интернет, я вот не помню. Хотя в 2000 году мне было 14 лет, а 10 лет срок большой

Считается, что если забросить монетку на постамент Елисею, то будет вам счастье, радость и удача. По легенде в предрассветные часы, когда улица пуста, а вывески и фонари горят уже не так ярко, то можно услышать, как бронзовые кисы перемяукиваются. Но про это я не могу сказать, в предрассветные часы на Малой Садовой мне оказываться не доводилось.



Казалось бы - как мило, поставили петербуржцы памятник всеми любимой домашней зверушке... а оказалось, что не просто так поставили, кошки себе памятник заслужили.

8 сентября 1941 года Ленинград был взят в кольцо, началась блокада, которая продлилась 900 дней. Очень скоро в городе стало нечего есть, жители начали умирать... В страшную зиму 1941-1942 годов съели все, даже домашних животных (и многим это спасло жизнь). Но если люди умирали, то крысы плодились и размножались!

Оказалось, что еды в голодном городе для крыс хватало! Блокадница Кира Логинова вспоминала, что «...тьма крыс длинными шеренгами во главе со своими вожаками двигались по Шлиссельбургскому тракту (ныне проспекту Обуховской обороны) прямо к мельнице, где мололи муку для всего города. В крыс стреляли, их пытались давить танками, но ничего не получалось: они забирались на танки и благополучно ехали на них дальше. Это был враг организованный, умный и жестокий...» («Труд» 5.02.1997, с.7). Кстати мамина бабушка, которая некоторое время жила в блокадном городе рассказывала, что однажды ночью выглянула в окно и увидела, что вся улица кишит крысами, после этого долго не могла уснуть. Когда они переходили дорогу, даже трамваи вынуждены были останавливаться.

- Весной 42-го мы с сестрой шли на огород, разбитый прямо на стадионе на Левашевской улице. И вдруг увидели, что прямо на нас движется какая-то серая масса. Крысы! Когда мы прибежали на огород - там все уже было съедено, - вспоминает блокадница Зоя Корнильева.

И тогда, сразу же после прорыва кольца блокады 27 января 1943 года, в апреле вышло постановление за подписью председателя Ленсовета о необходимости "выписать из Ярославской области и доставить в Ленинград четыре вагона дымчатых кошек" (дымчатые считались лучшими крысоловами). Очевидцы рассказывали, что кошек расхватывали моментально, за ними выстраивались очереди. Л. Пантелеев записал в блокадном дневнике в январе 1944 года: "Котенок в Ленинграде стоит 500 рублей" (килограмм хлеба тогда продавался с рук за 50 рублей. Зарплата сторожа составляла 120 рублей)

За кошку отдавали самое дорогое, что у нас было, - хлеб. Я сама оставляла понемногу от своей пайки, чтобы потом отдать этот хлеб за котенка женщине, у которой окотилась кошка, - говорит Зоя Корнильева.

Ярославские кошки достаточно быстро сумели отогнать грызунов от продовольственных складов, однако полностью решить проблему не могли. Поэтому в самом конце войны была объявлена еще одна "кошачья мобилизация". На этот раз котов набирали в Сибири. «Кошачий призыв» прошел успешно. В Тюмени, например, собрали 238 котов и кошек в возрасте от полугода до 5 лет. Многие сами приносили своих любимцев на сборный пункт. Первым из добровольцев стал черно-белый кот Амур, которого хозяйка лично сдала с пожеланиями «внести свой вклад в борьбу с ненавистным врагом». Всего в Ленинград было направлено 5 тысяч омских, тюменских, иркутских котов, которые с честью справились со своей задачей - очистили город от грызунов. Так что среди питерских мурок почти не осталось коренных, местных. Многие имеют ярославские или сибирские корни.

Быт Ленинграда

Условия города мешали приспособиться. Паровое отопление не действовало, а печек во многих домах уже не было. Ведро воды, равно как и полено, становилось проблемой часто сложной, а иногда неразрешимой. А освещение? Коптилка - казалось бы, просто. Но чем ее заправить? Где достать керосин, лампадное масло? Ведь даже дневным светом нельзя было пользоваться, потому что во многих домах, может даже в большинстве домов, от обстрелов, от бомбежки повылетали стекла, и окна были забиты фанерой, завешены одеялами, заткнуты тряпьем, матрацами. Так что в комнатах была постоянная темь (и слово появилось «зафанерил» вместо «застеклил»).

…В комнате, в которой жила Александра Михайловна Арсеньева, не было самого главного - печки!
«Нету печки! Я не знаю, где мне купить печку за хлеб? И как хлеб оторвать? Ведь у меня служащая карточка, а на детскую карточку в столовой ничего не дают. Детская карточка пропадала, а в столовой на одну служащую питались с дочкой вдвоем. Я знала, что не сегодня завтра упаду. Девочка еще ничего была. Правда, она такая молчаливая была, тихо сидела и ждала, когда мы пойдем в столовую…»
Находили иногда где нибудь на чердаках «буржуйки» от первых лет революции. Топили тряпьем, старой обувью, паркетом, матрацами, но главным топливом стали деревянные дома. Ими отапливались учреждения, предприятия. Их распределяли организованно, через райисполкомы.
Мало было найти, купить, выменять, добыть дрова, надо было расколоть их, принести. И это было проблемой.
«Пошла искать каких нибудь дров в подвал, нашла полено, которое необходимо расколоть на мелкие щепки для "буржуйки", но силы не оказалось, я подняла топор, и он тут же опустился на землю. Я расплакалась; говорила: что со мной, я не больна, здорова, а сил у меня нет?» (из дневника Поповой Ульяны Тимофеевны, Васильевский остров, 11 я линия, д. 46).
Спали не раздеваясь. Месяцами так. Живые рядом с умершими.
К Дубровиной Клавдии Петровне перешла жить соседка («Мне ее очень жалко было»). И умерла в ее квартире.
«- Здесь же лежала вместе со мной: тут я лежала, тут - она лежала (показывает, где стояли койки).
- И долго так было?
- Долго, до весны.
- До весны?
- Да, и так лежали мы. В квартире у нас, рядом - девочка, мужчина, еще женщина лежали мертвые…
- А вы ходите на работу, возвращаетесь?
- Да, я дома днем не бывала, дома мне, собственно, нечего… Я там по карточке и кушала на работе что давали.
- Ну, а ночевали вы где?
- Дома, здесь. Ночевать было, конечно, страшно, потому что вот это все выбито, мороз, холод страшный. Во первых, я лишила себя дневного света окончательно: еще пока силы были, я взяла эти два окна забила - одно одеялом, другое - старым ковром, так, чтобы хотя не дуло сюда. Но это, собственно, лишило меня света. И я приспособилась так: я приходила в темноте и знала, что вот здесь - у меня кровать, залезала в эту нору, как я ее называла, ложилась до утра и в таком холоде… Но я как делала? Несколько подушек на себя наваливала. Я, собственно, сделала нору.
- И не раздеваясь?
- Да, не раздевалась абсолютно.
- Что, и в валенках?
- Нет, это я снимала. Вот с ног снимала, пальто снимала, а остальное не снимала, и так до весны не снимала.
- До какого времени?
- Я как то подсчитала: до тех пор, пока меня не призвали в МПВО в марте, - вот до марта месяца.
- То есть с декабря до марта?
- Да, да, примерно так, может быть, даже больше.
- А с соседкой вы жили вместе в этой комнате?
- Нет, она рядом жила, но она была такая старая, пожилая женщина, совсем уже не могла… болезненная такая. Так она еще меня пока просила, чтобы я хоть бы воды сначала принесла, там кипяточку погрела. Вот я приобрела такую «буржуечку» за хлеб тоже, маленькую такую. Ну что за «буржуечка»? Пока топишь, пока тут кипяток поставишь… И вот мы сожгли в этой «буржуйке»… весь паркет разобрали, все стулья сломали (это я все делала, поскольку я сильнее), книги. У меня было много книг, и у нее много книг (она интеллигентная такая женщина, у нее было очень много книг). Мы не смотрели - мы всё жгли. Но этого хватило ненадолго, а потом - уже ничего нет! Вот она умерла у меня.
- У вас в комнате?
- Да, я прихожу - она мертвая лежит. Мне это как то тоже безразлично было: тут кругом умирали люди. И я вот только залезала в эту нору, - снимала пальто, снимала валенки, - залезала туда, потому что холод страшный, такой платок на себя одевала старый. И когда я утром вставала, то у меня к шее, вот здесь, примерзало все. Отрывала все это, поднималась, одевала пальто и шла на работу…»
«Спала под двумя ватными одеялами и клала два нагретых утюга: один согревал ноги, а другой грудь и руки. Утром одеяла покрывались белым инеем» (Попова Ульяна Тимофеевна).
«Цвет кожи необъяснимый - многомесячные коптилки, и все это въедалось… В валенках спали… Свитер, валенки, пальто, брата пальто» (Бабич Майя Яновна).
И после этого - баня! Представляете?
«Первая баня! - восклицает Майя Яновна. - Ой!.. В первые дни стояли часов по восемь - с десяти утра занимали очередь и к вечеру попадали. Я все таки прорвалась туда недели через две.
Это был такой ужас, когда они все голые и падали - силы не было тазы нести. Господи! Какой кошмар там можно было увидеть! Мыла у многих не было, терлись терлись некоторые и без мыла. И тут же падали. Медленно очередь шла, медленно мылись, но горячая вода была».