Литературная гостиная, посвященной А. Белому 'Серебряный век. ВСтреча с Андреем Белым'. 11 класс.

Литературная гостиная. Серебряный век. Встреча с А.Белым.

В.1: Серебряный век. Произнесите это медленно и прислушайтесь… Словно где-то в глубине души прозвонил хрустальный колокольчик. Само словосочетание «серебряный век» ассоциируется в нашем сознании с чем-то возвышенным и прекрасным. И поэзия этого периода очень музыкальна: по своей внутренней сути она является как бы мелодией слов, своеобразным звукорядом. Судьбы творцов начало века… Они были яркими, необычными, трагическими, разными…Судьба каждого- это целая книга… А творчество - подарок для нас, ибо каждый найдет в серебряной россыпи поэзии свою мелодию.

В.2: Сколько тайн и имен! В этот век я влюблен. Век серебряный, Век из света… Век поэзии, Век мечты,

В.1:Бытия век, Век человека, Мысли век И век красоты… Век Душа, век Поэт… Звука век, Слова век… Сколько тайн и имен! В этот век я влюблен.

В.2: Перед нами длительная череда имен и трагических судеб. Александр Блок и Марина Цветаева, Дмитрий Мережковский и Константин Бальмонт, Валерий Брюсов и Николай Гумилев, Анна Ахматова и Осип Мандельштам. Игорь Северянин, Борис Пастернак, Велимир Хлебников, Иван Бунин - всех перечислить сейчас невозможно, да и, пожалуй, не нужно.

В.1: Эти поэты одной из самых загадочных эпох в истории русской культуры - «серебряного века» - стали гордостью русской литературы и ее болью, потому что судьба большинства из них была трагической. Трагична тем, что Родина, которую они любили страстно, самозабвенно, перестала их понимать, она не хотела их понимать, но, несмотря на это, эти люди отдали себя до капельки, до последнего дыхания, своей прекрасной Отчизне. Но остались их бессмертные серебряные голоса. И сегодня мы будем говорить об Андрее Белом…

Тройка

Ей, помчались! Кони бойко

Бьют копытом в звонкий лед:

Разукрашенная тройка

Закружит и унесет.

Солнце, над равниной кроясь,

Зарумянится слегка.

В крупных искрах блещет пояс

Молодого ямщика.

Будет вечер: опояшет

Небо яркий багрянец.

Захохочет и запляшет

Твой валдайский бубенец.

Ляжет скатерть огневая

На холодные снега,

Загорится расписная

Золотистая дута.

Кони встанут. Ветер стихнет.

Кто там встретит на крыльце?

Чей румянец ярче вспыхнет

На обветренном лице?

Сядет в тройку. Улыбнется.

Скажет: «Здравствуй, молодец!»

И опять в полях зальется

Вольным смехом бубенец.

В.2: Он родился в Москве на Арбате (точнее - в угловом доме на перекрестке Арбата и Денежного переулка), написал об этом городе множество книг, стихов, статей, эссе и воспоминаний, и хотя самый известный его роман посвящен Петербургу, он до конца жизни был предан своей родной улице, где прожил чуть ли не три десятка лет (здесь в четырехэтажном доме № 55 ныне находится музей-квартира, носящий его имя). Затем скитался по арбатским переулкам, пока не обосновался на Плющихе. Возле арбатского «дома с аптекой», как его именуют москвичи, есть другой мемориальный дом - где после женитьбы на Н. Н. Гончаровой жил А. С. Пушкин. Их бронзовые изваяния теперь обращены лицом к своему московскому пристанищу. Чуть дальше, к центру, памятник еще одному арбатскому поэту - Булату Окуджаве, также проживавшему неподалеку.

В.1: Но Андрею Белому суждено было первым воспеть Арбат. Во втором томе своих мемуаров, названном «Начало века», он посвятил ему целую главу. «Помнится прежний Арбат: Арбат прошлого; он от Смоленской аптеки вставал полосой двухэтажных домов, то высоких, то низких; у Денежного - дом Рахманова, белый, балконный, украшенный лепкой карнизов, приподнятый круглым подобием башенки, три этажа. В нем родился; в нем двадцать шесть лет проживал. Дома - охровый, карий, оранжево-розовый, палевый, даже кисельный, - цветистая линия вдаль убегающих зданий, в один, два и три этажа; эта лента домов на закате блистала оконными стеклами…»

В.2: Здесь пришло к Борису Бугаеву первое поэтическое вдохновение, здесь же он обрел и свой псевдоним - Андрей Белый. И именно здесь начали посещать его видения - не только житейские или литературные, но и воистину космические. Ноосферу он чувствовал интуитивно или, еще говорят, нутром; она стучалась в каждую нервную клетку, рождая вихри мыслей и бури эмоций. Она определяла его поступки, направляла и защищала.

Стеклянно зеленеет бирюза,

И яркая заяснилась слеза -

Алмазная, алмазная Венера.

Июльский день: сверкает строго

Неовлажненная земля.

Неперерывная дорога.

Неперерывные поля.

А пыльный полудневный пламень

Немою глыбой голубой

Упал на грудь, как мутный камень,

Непререкаемой судьбой.

Недаром исструились долы

И облака сложились в высь.

И каплей теплой и тяжелой,

Заговорив, оборвались.

С неизъяснимостью бездонной,

Молочный, ломкий, молодой,

Дробим волною темнолонной,

Играет месяц над водой.

Недостигаемого бега

Недостигаемой волны

Неописуемая нега

Неизъяснимой глубины.

В.1: Белый о начале своего творческого пути позже напишет в мемуарах: «Я задумывал космическую эпопею». Одним из первых среди русских писателей и мыслителей он стал писать слово «Космос» с прописной буквы. Космическая тема лейтмотивом вселенской симфонии прошла через его жизнь и творчество. Во всем улавливал он нескончаемую и расщепленную на множество ипостасей вселенскую борьбу между Хаосом и Космосом…

Бальмонту

В золотистой дали

облака, как рубины,-

облака как рубины, прошли,

как тяжелые, красные льдины.

Но зеркальную гладь

пелена из туманов закрыла,

и душа неземную печать

тех огней - сохранила.

И, закрытые тьмой,

горизонтов сомкнулись объятья.

Ты сказал: "Океан голубой

еще с нами, о братья!"

Не бояся луны,

прожигавшей туманные сети,

улыбались - священной весны

все задумчиво грустные дети.

Древний хаос, как встарь,

в душу крался смятеньем неясным.

И луна, как фонарь,

озаряла нас отсветом красным.

Но ты руку воздел к небесам

и тонул в ликовании мира.

И заластился к нам

голубеющий бархат эфира.

В.2: Мироощущение поэтов-символистов стояло под знаком Космоса, а не Логоса. Поэтому Космос поглощает у них личность; ценность личности была ослаблена: у них были яркие индивидуальности, но слабо выражена личность. А. Белый даже сам говорил про себя, что у него нет личности. Языческий космизм, хотя и в очень преображенной форме, преобладал над христианским персонализмом». К этому Бердяев добавляет: у Белого человек окончательно «погрузился в космические вихри». Белый с рождения воспринимал пульс Вселенной как свой собственный.

Душа мира

Вечной

тучкой несется,

улыбкой

беспечной,

улыбкой зыбкой

смеется.

Грядой серебристой

летит над водою -

- лучисто-

волнистой

грядою.

Чистая,

словно мир,

вся лучистая -

золотая заря,

мировая душа.

За тобой бежишь,

весь

горя,

как на пир,

как на пир

спеша.

Травой шелестишь:

"Я здесь,

где цветы...

Мир

вам..."

И бежишь,

как на пир,

но ты -

Там...

Пронесясь

ветерком,

ты зелень чуть тронешь,

ты пахнёшь

холодком

и, смеясь,

вмиг

в лазури утонешь,

улетишь на крыльях стрекозовых.

С гвоздик

малиновых,

с бледно-розовых

кашек -

ты рубиновых

гонишь букашек.

В.1: Провидческий же дар Белого проявился, между прочим, в том, что почти за тридцать лет до бомбардировки Хиросимы он предсказал и взрыв атомной бомбы, и массовую гибель («гекатомбу») людей: Мир - рвался в опытах Кюри Атумной, лопнувшею бомбой На электронные струи Невоплощенной гекатомбой… Это, так сказать, во всемирном масштабе. Но известен и другой трагический факт, уже личного порядка: в 1903 году он предсказал собственную смерть «от солнца». Так, в общем-то, и произошло: спустя три десятилетия он умер от кровоизлияния в мозг - последствия солнечного удара…

Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел,

Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.

Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.

Пожалеете, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите -
Я, быть может, не умер, быть может,
проснусь -
Вернусь!

В.2: В конце 1920-х годов Андрей Белый вместе с женой на нескольких листах ватмана начертил в цвете грандиозную диаграмму своей жизни. Она так и называется «Линия жизни» и в настоящее время находится в Мемориальном музее-квартире поэта. (В письмах и дневниках он тоже пытался нарисовать «параболы и спирали» своей жизни и творчества.) Ломаная графическая линия то взмывает вверх, то падает вниз, обозначая творческие взлеты и падения, победы и поражения. Осмыслить до конца, что с ним происходит, Андрею Белому удавалось не всегда. Поэтому он и облекал свои ощущения и грезы в мистические, трансцендентальные и религиозные понятия.

Родина (Те же росы...)

Те же росы, откосы, туманы,

Над бурьянами рдяный восход,

Холодеющий шелест поляны,

Голодающий, бедный народ;

И в раздолье, на воле - неволя;

И суровый свинцовый наш край

Нам бросает с холодного поля -

Посылает нам крик: "Умирай -

Как и все умирают..." Не дышишь,

Смертоносных не слышишь угроз: -

Безысходные возгласы слышишь

И рыданий, и жалоб, и слез.

Те же возгласы ветер доносит;

Те же стаи несытых смертей

Над откосами косами косят,

Над откосами косят людей.

Роковая страна, ледяная,

Проклятая железной судьбой -

Мать Россия, о родина злая,

Кто же так подшутил над тобой?

В.1: И все же Космос всегда оставался Космосом, для его обозначения не требовалось никаких вычурных абстракций. Он был всегда рядом - днем горел ослепительным солнцем, ночью манил бисером звезд и постоянно звучал в душе аккордами неземных сфер, предпочитая общаться с миром людей посредством символов.

Я без слов: я не могу...

Слов не надо мне.

На пустынном берегу

Я почил во сне.

Не словам - молчанью - брат

О внемли, внемли.

Мы - сияющий закат

Взвеянный с земли.

Легких воздухов крутят

Легкие моря.

Днем и сумраком объят -

Я, как ты, заря.

Это я плесну волной

Ветра в голубом.

Говорю тебе одно,

Но смеюсь - в другом.

Пью закатную печаль -

Красное вино.

Знал - забыл - забыть не жаль -

Все забыл: давно...

В.2: Философия Владимира Соловьева сыграла в формировании мировоззрения Андрея Белого решающую роль. Главное в ней - учение о Всеединстве. Соловьев считал себя выразителем народного благоговения пред святой Софией. Постичь вселенскую сущность и природу Софии человеку непосредственно удается в моменты поэтического вдохновения или философского всеведения, а также в окружении иконописного мира православных храмов. София всегда считалась покровительницей России, лучезарным духом возрожденного человечества и небесно-космической сущностью, что отразилось в архитектуре храмов, ей посвященных, в иконописи и живописи, устном и письменном слове, гармонии семейного и государственного общежития, в тверди веры и религиозных традициях.

Родине (Рыдай, буревая стихия...)

Рыдай, буревая стихия,

В столбах громового огня!

Россия, Россия, Россия,-

Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,

В глухие твои глубины,-

Струят крылорукие духи

Свои светозарные сны.

Не плачьте: склоните колени

Туда - в ураганы огней,

В грома серафических пений,

В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,

Моря неизливные слез -

Лучом безглагольного взора

Согреет сошедший Христос.

Пусть в небе - и кольца Сатурна,

И млечных путей серебро,-

Кипи фосфорически бурно,

Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,

Безумствуй, сжигая меня,

Россия, Россия, Россия,-

Мессия грядущего дня!

В.1: Космическая напряженность особенно усиливается в пору грозных испытаний, выпавших на долю России. В предчувствии первой русской революции поэт писал, обращаясь к вечности:

Мои друзья упали с выси звездной.

Забыв меня, они живут в низинах.

Кровавый факел я зажег над бездной.

Звездою дальней блещут на вершинах.

В.2: Конец XIX и начало ХХ века ознаменовались необычным природным явлением - красным свечением неба. Особенно сильное впечатление оно производило при восходе и заходе солнца. «<�����������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������

������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������

��������������������

�����������������������

����������������������

������������������������

���������������������

������������������

����ь же, о родина-мать,

В сырое, в пустое раздолье,

В раздолье твое прорыдать:-

Туда, на равнине горбатой,-

Где стая зеленых дубов

Волнуется купой подъятой

В косматый свинец облаков,

Где по полю Оторопь рыщет,

Восстав сухоруким кустом,

И в ветер пронзительно свищет

Ветвистым своим лоскутом,

Где в душу мне смотрят из ночи.

Поднявшись над сетью бугров,

Жестокие, желтые очи

Безумных твоих кабаков,-

Туда,- где смертей и болезней

Лихая прошла колея,-

Исчезни в пространстве, исчезни,

Россия, Россия моя!

В.2: Белый писал: «Верю в Россию. Она - будет. Мы - будем. Будут люди. Будут новые времена и новые пространства. Россия - большой луг зеленый, зацветающий цветами. Когда я смотрю на голубое небо, я знаю, что это небо моей души. Но еще полнее моя радость от сознания, что небо моей души, родное небо. Верю в небесную судьбу моей родины, моей матери. Мы пока молчим. Мы в будущем. Никто нас не знает, но мы знаем друг друга - мы, чьи новые имена восходят в душах вечными солнцами».

Солнце

Солнцем сердце зажжено.

Солнце - к вечному стремительность.

Солнце - вечное окно

в золотую ослепительность.

Роза в золоте кудрей.

Роза нежно колыхается.

В розах золото лучей

красным жаром разливается.

В сердце бедном много зла

сожжено и перемолото.

Наши души - зеркала,

отражающие золото.

В.1: Уже при жизни Андрея Белого называли «звездным гением». Его современники давали ему такие характеристики: «Инопланетный Гастролёр» (О. Форш); «собиратель пространства» (О. Мандельштам); «абсолютная безбрежность»; «необъятный горизонт его сознания непрерывно полыхает зарницами неожиданнейших мыслей» (Ф. Степун); «дух, летающий по Москве» (Н. Валентинов); «он всегда говорит для Вселенной и вечности» (И. Одоевцева); «казалось, что под черепом Белого сознание с бессознательным обменялись местами» (Р. Гуль); «он весь пронизан светом» (Н. Мандельштам).

В.2: «Весь извивающийся, всегда танцующий, уносящийся в пространство на крыльях тысячи слов» (З. Гиппиус); «гениальный, единственный, весь растерзанный: между антропософией, Заратустрой и Гоголем» (А. Ремизов); «весь напряжение, устремление, зоркость, весь пророчество, - тончайший, озаренный, вибрирующий струнами, как эолова арфа, горя, не сгорающий» (Н. Петровская); «он, казалось, на мгновенье причалил к этой планете из Космоса, где иные соотношения мысли и тела, воли и дела, неведомые нам формы жизни; <�…> он не умел видеть мир иначе как в многогранности смыслов, передавая это виденье не только словом: жестом, очень пластическим, взлетающим, звуком голоса, вовлечением аудитории во внутреннее движение» (Н. Гаген-Торн).

* * *

Поет облетающий лес

нам голосом старого барда.

У склона воздушных небес

протянута шкура гепарда.

Не веришь, что ясен так день,

что прежнее счастье возможно.

С востока приблизилась тень

тревожно.

Венок возложил я, любя,

из роз - и он вспыхнул огнями.

И вот я смотрю на тебя,

смотрю, зачарованный снами.

И мнится - я этой мечтой

всю бездну восторга измерю.

Ты скажешь - восторг тот святой...

Не верю!

Поет облетающий лес

нам голосом старого барда.

На склоне воздушных небес

сожженная шкура гепарда.

В.1: Самобытный русский художник Кузьма Петров-Водкин, много лет друживший с Андреем Белым, ставил писателя выше всех других литераторов. Его считали своим учителем не только Борис Пастернак и Борис Пильняк, подписавшие в газете «Известия» некролог, где назвали Андрея Белого гением, но и классик западноевропейской литературы Джеймс Джойс. А Игорь Северянин, которого величали «королем поэтов», посвятил Белому сонет, в котором сравнил его ни больше ни меньше как с самим Богом: В пути поэзии, как Бог, простой И романтичный снова в очень близком, - Он высится не то что обелиском, А рядовой коломенской верстой.

В полях (Я забыл. Я бежал...) Я забыл. Я бежал. Я на воле.

Бледным ливнем туманится даль.

Одинокое, бедное поле,

Сиротливо простертое вдаль.

Не страшна ни печаль, ни тоска мне:

Как терзали - я падал в крови:

Многодробные, тяжкие камни

Разбивали о кости мои.

Восхожу в непогоде недоброй

Я лицом, просиявшим как день.

Пусть дробят приовражные ребра

Мою черную, легкую тень!

Пусть в колючих, бичующих прутьях

Изодрались одежды мои.

Почивают на жалких лоскутьях

Поцелуи холодной зари.

Над простором плету, неподвижен,

Из колючей крапивы венок.

От далеких поникнувших хижин

Подымается тусклый дымок.

Ветер, плачущий брат мой,- здесь тихо.

Ты пролей на меня свою сонь.

Исступленно сухая гречиха

Мечет под ноги яркий огонь.

В.2: В мемуарах Андрея Белого, и в воспоминаниях современников, и в свидетельствах общавшихся с ним людей, как правило, предстает далеко не один и тот же человек. Белый многолик, как античный бог Протей. У него несколько ипостасей и измерений. Похоже, что и сам поэт не постиг себя до конца.

В.1: Пожалуй, наиболее точно мысли и чувства всех, кто знал его и любил, выразил в стихах Эрих Голлербах (1895-1942), написанных в 1921 году и так и названных - «Андрей Белый»:

Златую чашу зелий мировинных

Над сонными полями расплескав,

Он вызвал к жизни семена глубинных,

Отравленных, благоуханных трав.

И верим мы - возможно ли не верить? -

Что ворожбе пронзительных зрачков

Дано раскрыть неведомые двери,

Осилить плен невидимых оков.

Сквозь строй времен, сквозь бредомуть мгновенья

Он зарево грядущего несет,

«Безвременную боль разуверенья»

И мудрости тысячелетний мед.

Все строже мысль, тоска все безутешней,

Угрюмей лик, белее пепел косм.

Нежданный весь, нечаемый, нездешний,

Вихрящихся прозрений микрокосм.

Быть может, он приснился наяву нам?

Смотрите же, смотрите на него,

Неистовым, безумным, вечно юным

Не надобно от жизни ничего.

Крылатый гений, реющий над бездной,

Над бурями безвидной пустоты, -

В наш рабский век, бездушный век железный,

Как необычен, как чудесен ты!..

В.2: Для большинства поклонников и особенно поклонниц он всегда оставался ПОЭТОМ, хотя созданное им в прозе (беллетристике, критике, мемуаристике и эссеистике) по объему многократно превосходит написанное в стихах.

Осень

Мои пальцы из рук твоих выпали.

Ты уходишь - нахмурила брови.

Посмотри, как березки рассыпали

Листья красные дождиком крови.

Осень бледная, осень холодная,

Распростертая в высях над нами.

С горизонтов равнина бесплодная

Дышит в ясную твердь облаками.

В.1: Борис Николаевич Бугаев. Литературный псевдоним - Андрей Белый, принятый им в начале ХХ века, - не имеет абсолютно никаких реальных корней или параллелей в семейной генеалогии. Псевдоним придумал его сосед по дому Михаил Сергеевич Соловьев, брат Владимира Сергеевича Соловьева. Смысл один - мистический, восходящий к народной мифологеме «белый свет», обозначающей, между прочим, Мироздание, другими словами, синонимичной понятию «Космос». Имя Андрей - тоже со значением - в честь высокочтимого на Руси апостола Андрея Первозванного.

Утро (В небе туча...)

В небе туча горит янтарем,

Мглой курится.

На туманном утесе забила крылом

белоснежная птица.

Водяная поет.

Волоса распускает.

Скоро солнце взойдет,

и она, будто сказка, растает.

И невольно грустит.

И в алмазах ресницы.

Кто-то, милый, кричит.

Это голос восторженной птицы.

На морскими сапфирами рыбьим хвостом

старец старый трясет, грозовой и сердитый.

Скоро весь он рассеется призрачным сном,

желто-розовой пеной покрытый.

Солнце тучу перстом

огнезарным пронзило.

И опять серебристым крылом

эта птица забила.

В.2: Андрей Белый считал язык главным носителем смысловой символики. «Язык, - писал он, - наиболее могущественное орудие творчества. Когда я называю словом предмет, я утверждаю его существование. Всякое познание вытекает уже из названия. Познание невозможно без слова». Слово создает новый, третий мир - мир звуковых символов, посредством которого освещаются тайны вне меня положенного мира, как и тайны мира, внутри меня заключенные; мир внешний проливается в мою душу; мир внутренний проливается из меня в зори, в шум деревьев; в слове, и только в слове, воссоздаю я для себя окружающее меня извне и изнутри, ибо я - слово, и только слово».

Точно взглядами, полными смысла,

Просияли,-

Мне ядом горя,-

Просияли

И тихо повисли

Облаков златокарих края...

И взогнят беспризорные выси

Перелетным

Болотным глазком;

И - зарыскают быстрые рыси

Над болотным,-

Над черным - леском.

Где в шершавые, ржавые травы

Исчирикался летом

Сверчок,-

Просвещается злой и лукавый,

Угрожающий светом

Зрачок.

И - вспылает

Сквозное болото;

Проиграет

Сквозным серебром;

И - за тучами примется кто-то

Перекатывать медленный гром.

Слышу - желтые хохоты рыси.

Подползет; и - окрысится: "Брысь!"...

И проискрится в хмурые

Выси

Желточерною шкурою

Рысь.

В.1: Они собирались вместе. Они были молоды и талантливы. Они были веселы и серьезны. Сочетали высокую поэзию со смехом, вином, легкими влюбленностями. Но уже тогда они многое предвидели в своих судьбах, судьбах России.

В.2: Это все аргонавты. Они полетят к солнцу. Но вот они взошли на свои корабли. Солнечный порыв зажег озеро. Распластанные золотые языки лижут торчащие из воды камни. На носу Арго стоит сияющий латник и трубит отъезд в рог возврата. Будем же собирать солнечность, чтобы построить свои корабли! Собирайте, собирайте это сияние! Черпайте ведрами эту льющуюся светозарность! Каждая капля ее способна родить море света. Аргонавты да помолятся за нас!»

В.1: «Аргонавты» тянулись к Белому, как подсолнечники к солнцу, безоговорочно признавали лидерство своего идейного вдохновителя, считая его писательский и поэтический талант недосягаемым для прочих представителей литературного цеха

Члены кружка «аргонавтов» ухитрялись мифологизировать вокруг себя всё и вся. Любили поозорничать: воображая себя кентаврами, единорогами, фавнами…

Золотея, эфир просветится

и в восторге сгорит.

А над морем садится

ускользающий солнечный щит.

И на море от солнца

золотые дрожат языки.

Всюду отблеск червонца

среди всплесков тоски.

……………………………….

И блеском объятый,

светило дневное,

что факелом вновь зажжено,

несясь,

настигает наш Арго крылатый.

Опять настигает

свое золотое

руно…

В.2: Женщины волновали Андрея Белого гораздо сильнее, чем принято о нем думать. Много поэтических строк посвятил он им…

Жди меня

Далекая, родная,-

Жди меня...

Далекая, родная:

Буду - я...

Твои глаза мне станут

Две звезды.

Тебе в тумане глянут -

Две звезды.

Мы в дали отстояний -

Поглядим;

И дали отстояний -

Станут: дым.

Меж нами, вспыхнувшими,-

Лепет лет...

Меж нами, вспыхнувшими,

Светит свет.

В.1: «Душа, что заря: у одного она красная, у другого - тигриная шкура, у иной - матово-жемчуговая. И вот, бывало, отсияет заря - и отсияет, просияв, знакомая душа. Так прежде я умел летать на заре к милым и близким»,- пишет А.Белый, в период увлечения Асей Тургеневой, которая вскоре станет его женой…

Асе (Те же - приречные мрежи...)

Те же - приречные мрежи,

Серые сосны и пни;

Те же песчаники; те же -

Сирые, тихие дни;

Те же немеют с отвеса

Крыши поникнувших хат;

Синие линии леса

Немо темнеют в закат.

А над немым перелеском,

Где разредились кусты,

Там проясняешься блеском

Неугасимым - Ты!

Струями ярких рубинов

Жарко бежишь по крови:

Кроет крыло серафимов

Пламенно очи мои.

Бегом развернутых крылий

Стала крылатая кровь.

Давние, давние были

Приоткрываются вновь.

В давнем грядущие встречи;

В будущем - давность мечты;

Неизреченные речи,

Неизъяснимая - Ты!

В.2: Когда Белому не мешали, он писал быстро. Очень быстро! Просто молниеносно! Сравнить, пожалуй, можно разве что с поразительной работоспособностью Бальзака или Дюма-отца. Вот что писал в своих воспоминаниях хорошо знавший его советский писатель Владимир Лидин: «Андрей Белый пишет. В свитере, который делает его еще более узким в плечах, весь какой-то взвихренный, словно вот-вот закрутится в спираль, с нимбом волос вокруг лысеющего черепа, он отбрасывает на пол, рядом с письменным столом, лист за листом, исписанные крупным, нервным, косо летящим почерком.

В.1: Лист за листом вылетает из-под его руки с короткими промежутками, напоминая работу печатной машины. Тонкая, худая рука Белого не поспевает за выражением мысли. Сколько времени понадобилось, чтобы исписать это огромное количество бумаги, лежащей на полу? Неделю, месяц? Нет, одно утро. Словно приведен в действие необычайной стремительности аппарат.

Любовь

Был тихий час. У ног шумел прибой.

Ты улыбнулась, молвив на прощанье:

"Мы встретимся... До нового свиданья..."

То был обман. И знали мы с тобой,

что навсегда в тот вечер мы прощались.

Пунцовым пламенем зарделись небеса.

На корабле надулись паруса.

Над морем крики чаек раздавались.

Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.

Мелькал корабль, с зарею уплывавший

средь нежных, изумрудно-пенных волн,

как лебедь белый, крылья распластавший.

И вот его в безбрежность унесло.

На фоне неба бледно-золотистом

вдруг облако туманное взошло

и запылало ярким аметистом.

В полях (Солнца контур старинный...)

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

над червонной рекой.

От воздушного пьянства

онемела земля.

Золотые пространства,

золотые поля.

Озаренный лучом, я

спускаюсь в овраг.

Чернопыльные комья

замедляют мой шаг.

От всего золотого

к ручейку убегу -

холод ветра ночного

на зеленом лугу.

Солнца контур старинный,

золотой, огневой,

апельсинный и винный

убежал на покой.

Убежал в неизвестность.

Над полями легла,

заливая окрестность,

бледносиняя мгла.

Жизнь в безвременье мчится

пересохшим ключом:

все земное нам снится

утомительным сном.

В.2: В марте 1925 года Белый и К. Н. Васильева поселились в дачном подмосковном местечке Кучино (по Нижегородской железной дороге) неподалеку от станции. Сначала около месяца прожили в бывшем имении миллионера Рябушинского, где располагалась гидрологическая станция и на территории которой ее заведующий - профессор М. А. Великанов - предложил бездомному писателю временно две комнаты. Затем, оглядевшись, Белый с женой сняли на лето верхний этаж неподалеку расположенной дачи, а ближе к осени договорились о переезде на другую, считавшуюся зимней, дачу, где им суждено было прожить почти шесть лет. Хозяева двухэтажного дома - пожилая супружеская пара Шиповых - производили хорошее впечатление.

В.1: А. Белый прозвал новое подмосковное пристанище «таинственным островом - Кучино» и несказанно радовался уединению, близлежащему заповедному лесу и предоставленной возможности спокойно работать. Впервые за много лет у него появился, как он любил выражаться, «свой угол».

В.2: Клавдия Николаевна (Клодя, как ее обычно звали) теперь почти всегда находилась рядом, и Белого вновь стало посещать поэтическое вдохновение. Все его прошлые «музы» по-прежнему здравствовали: Маргарита Морозова - в Москве, Люба Менделеева-Блок - в Ленинграде, Нина Петровская и Ася Тургенева - за границей, и вот теперь Клодя Васильева - в Кучине под Москвой. Только она одна теперь его и вдохновляла. Музы - не вечны, вечна только поэзия. Но если нет музы - нет и творческого порыва. И только муза способна вдохновить на создание подлинного поэтического шедевра - как бывало уже не однажды. Теперь лучшие свои стихи Белый посвящал Клавдии Николаевне:

Не лепет лоз, не плеск воды печальный

И не звезды изыскренной алмаз,-

А ты, а ты, а - голос твой хрустальный

И блеск твоих невыразимых глаз…

Редеет мгла, в которой ты меня,

Едва найдя, сама изнемогая,

Воссоздала влиянием огня,

Сиянием меня во мне слагая.

Я - твой мираж, заплакавший росой,

Ты - над природой молодая Геба,

Светлеешь самородною красой

В миражами заплакавшее небо.

Все, просияв, - несет твои слова:

И треск стрекоз, и зреющие всходы,

И трепет трав, теплеющих едва,

И лепет лоз в серебряные воды.

В.1: Клавдия Николаевна оставалась рядом с мужем до последнего вздоха. За десять минут до конца, подобно Гёте, говорил с ней о свете. Писатель и поэт, мыслитель и провидец навсегда расстался с миром, воспетым им в неповторимых стихах и прозе, 8 января 1934 года в 12 часов 30 минут… Даже на смертном одре, как отметил П. Н. Зайцев, лицо его «сияло улыбкой и было исполнено света и покоя. Это было лицо Дитяти и Мудреца, отрешенного от всего земного. <�����������������������������������������������������������������������������

�����������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������

�����������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������

��������������������

���������������������

���������������������

�������������������

����������������